Каменный пояс, 1974 - [15]

Лаптев не знал, как ему поступить: конечно, надо бы сказать о недостатках в работе фермы и покритиковать Вьюшкова, однако насколько сильно покритиковать; не может же он на основе беглых, хотя и точных впечатлений, — был убежден в этом! — разнос устроить, ведь и Утюмов, и Птицын хорошего мнения об управляющем.

Ему вспомнилось, как он, будучи директором МТС, беседовал с пьянчугой-трактористом, тот был так же вот, как Вьюшков, суетлив и подозрительно активен!..

Лаптев выступал последним, когда Вьюшков уже охрип от длинной речи и замолк, и люди (был поздний вечер, почти полночь) затихли, охваченные легкой дремой; управляющий слушал спокойно: начальство должно быть проницательным, видеть недостатки и критиковать, на то оно и начальство; но после слов Лаптева о том, что в Травном лучшие земли, что здесь больше, чем на других фермах людей, и вообще благоприятные условия, а дела идут так себе — серединка на половинке, Вьюшков насторожился, как бы замер, потом брюзгливо поджал губы, покачал головой, это, в свою очередь, вывело Лаптева из равновесия, и он сказал то, чего не решался пока говорить:

— Управляющий лезет в каждую щель, всех подменяет, видимо, думает, что он всезнающий и всевидящий, а кругом несмышленыши. Разве один сработаешь за всех?! Нельзя лишать рабочего инициативы, превращать его в оловянного солдатика.

Сонность с людей будто сдуло; на лице Вьюшкова — изумление, во взгляде Нарбутовских — любопытство и еще что-то, пожалуй, насмешливое…

Сказав, что планерки на ферме надо проводить раз в день, и лучше вечером, минут на двадцать, не больше, Иван Ефимович «перешел к вопросу», который его очень беспокоил, и о чем он хотел говорить не только в Травном, а на всех фермах, со всеми.

— До революции, — начал он, — земля принадлежала частным лицам. Ею владели помещики, кулаки да церковники. Теперь земля принадлежит всему народу.

Лаптев заметил: люди опять опустили головы, поскучнели, услышав знакомые слова, но Иван Ефимович не мог обойтись без них.

— Все блага, все богатства люди получают от земли. Из земли мы берем каменный уголь, нефть, газ и руду.

Улыбаясь, Вьюшков посматривал на рабочих, как бы хотел сказать: «Ну и начальство к нам пожаловало. За детишек нас принимает, за первоклашек несмышленых».

— Используя эти природные богатства, рабочие на заводах делают автомашины, комбайны, все то, чем мы постоянно пользуемся, что нам крайне необходимо — кровати, телевизоры, радиоприемники, мотоциклы, часы, электролампочки. Рабочие в городах изготовляют для нас с вами пальто, костюмы, платья, сапоги, туфли и многое другое. И мы покупаем все это по государственным ценам. Я подчеркиваю: не по рыночным, где устанавливается цена, как бог на душу положит, а по государственным. Заводской и фабричный рабочий получают за свой труд зарплату. Зарплату! По социалистическому принципу: по количеству и качеству затраченного труда. А мы с вами должны выращивать на земле хлеб, овощи, ухаживать за скотом и продавать государству продукты сельского хозяйства. И, конечно, тоже по государственным ценам. И получать, как городской рабочий, зарплату. В соответствии с количеством и качеством затраченного труда. А что же делаете вы? Городские товары покупаете по нормальным, государственным ценам, а вот мяско, молочко, картошку, яйца и другие продукты сельского хозяйства, выращенные на государственной земле, везете на базар и продаете втридорога. Больше половины рабочих вашей фермы торгуют на базаре, благо, город рядом, рукой подать.

— А это наше! — крикнула женщина в дорогом пальто с каракулевым воротником и пышной пуховой шали.

— Что наше? — голос у Лаптева посуровел.

— Нашинские продукты-то. Город-то кто кормит? Мы, деревенские.

— Перестань, Тася! — проговорил Вьюшков.

Татьяна Нарбутовских засмеялась, и смех ее был открытый, веселый.

— Она хотела бы кормить только саму себя. Чтобы от всех других ей была польза. И от городских, и от деревенских.

— Как ты можешь так говорить, Татьяна? Нашла место для хаханек. — Вскочив, Вьюшков замахал руками…

— Если бы заводские рабочие стали исходить из вашей логики, — повысил голос Лаптев, — они бы сказали: все, что мы делаем, это — наше. По какой цене захотим, по такой и продадим. Варите суп, в чем хотите, хоть в деревянном корыте, хоть в ладонях. Копайте землю палками и одевайтесь в шкуры. Пусть эта женщина подумает на досуге о том, что она сейчас сказала.

Но Таисью, чувствовалось, Лаптев не разубедил.

— Так вот, я и говорю: свои продукты, выращенные на земле, вы продаете по высокой рыночной цене, а товары, сделанные руками городских рабочих, приобретаете только по государственным низким ценам. Значит, вы заставляете заводских людей работать на вас. И если идти по такому пути, то можно дойти и до мошенничества, до грабежа прямого.

— Так ведь разрешено! Что тут плохого-то? — Это проговорил кто-то из мужиков.

— Да, конечно, разрешено. Никто не будет возражать. Но вы же знаете, до каких размеров в совхозе расширили индивидуальные хозяйства. Ни времени, ни сил не жалеете. Своя скотина и гладкая, и упитанная, и здоровая, хоть на выставку. Лучшие сенокосные угодья вы используете… Разве не так? Даже сеном торгуете. Вот вчера, к примеру, к вам из города приезжало два грузовика. И это в то время, когда совхозу не хватает кормов. У нас на фермах, как известно, не только свиньи, но и коровы. Есть случаи — животные гибнут, особенно перед весной. Вы скажете: от болезней гибнут. Да, но если бы было достаточно кормов и были бы корма питательными, витаминными, болезней было бы меньше. Вы посмотрите на сено, которое у вас на сеновалах, и на сено, которым питаются совхозные коровы. Разница! Траву для совхоза косим поздним летом или осенью. Чаще осенью. А сено осенних укосов не очень питательно, в нем много грубой клетчатки. Такое сено плохо переваривается. Оно отрицательно сказывается на продуктивности животных. Лучшее сено с ранних сенокосов. И витаминов много, и полезного вещества — протеина — порядочно. Все наиболее ценное в листочках. А какие осенью листочки? Косим мы, к тому же, в лесу или на болотах, где трава намного хуже. Все это вам известно…