Каменный плот - [27]

А для остальных это — большой праздник, прямо святая неделя, и в кузовах многих грузовиков навалены кресты, хоругви, статуи Пречистой Девы, сверкает медь оркестров, и взмыленные ослы навьючены запасом шутих, петард, ракет — если хватит фитиля, взовьются они, как Клавиленьо, до второй и до третьей областей воздуха, а потом, глядишь, попадут и в область огня, и опять сгорит полбороды у бедного Санчо, если тот в доверчивости своей вновь поддастся на обман.[19] Как на праздник, и девицы вырядились, нацепили все свои ленты-серьги-бусы, надели лучшие мантильи, а когда у стариков ноги подкашиваются, молодые несут их на закорках — известное дело, как аукнется, так и откликнется, сами в свой час немощными станем, тогда нас наши дети взвалят к себе на спину — пока не подберет их какое-нибудь средство передвижения, и тогда можно будет дать роздых замлевшим членам, и все это стремится в одну сторону — на побережье, на пляжи, а ещё лучше — на высокие холмы, откуда откроется морская панорама и предстанет как на ладони проклятый мыс, жаль только, что далеко, не слышно, как верещат там сбитые с толку, потерявшие из виду землю обезьяны. Чем ближе к морю, тем плотнее заторы на дорогах, и многие уже вылезают из машин, идут пешком или просятся к гужевикам, тем-то никак не бросить без присмотра своих мулов и ослов, которых надо поить-кормить, вешая им на шею торбу с овсом или сеном, и полицейские оказываются на высоте положения, благо сами все из крестьян, понимают, стало быть, а потому не позволяют водителям оставлять грузовики и легковушки где попало, велят принять вправо, прижаться к обочине, чтобы дать проход четвероногим, а заодно и всяким мотоциклам, мотороллерам, велосипедам, ибо все эти механизмы по субтильности своей не загромождают автостраду. Музыканты, ступив на землю, исторгают первые такты пасодоблей, уже взвилась в поднебесье первая ракета, запущенная самым нетерпеливым или объятым патриотическим восторгом сильнее прочих, но прочие корят его и бранят за то, что без прока и видимой причины истратил заряд. Остановился и Парагнедых, единственный во всей кавалькаде португальский — то есть, с португальскими номерами — автомобиль, ему от созерцания затерянного в океане Гибралтара ни холодно, ни жарко, его историческую память щемит при слове «Оливенса»,[20] а по этой дороге туда не доедешь. Многие уже растеряли друг друга в этой толчее, жены ищут мужей, дети зовут маму, но все, к счастью, в конце концов устроится, семьи воссоединятся, и если день этот не для ликования, то и рыданий Творец не допустит. Шныряют в толпе и собаки, причем никто почти не лает — разве что когда ввяжутся в драку — но из Сербера нет никого. Вот появились и два бесхозяйных ослика, и только собрались воспользоваться их неосмотрительным приближением Педро Орсе, Жоакин Сасса и Жозе Анайсо — один пешком пойдет, двое других верхом поедут, а потом поменяемся — как возникли и их владельцы — цыгане, шумною толпою двигающиеся на север, ибо уж им-то на Гибралтар в высокой степени наплевать — и если бы не почтенные седины и внятные разъяснения испанца Педро Орсе, могла бы пролиться португальская кровь.

Вдоль побережья растягивается необозримый бивак — многие тысячи зевак устремили взгляд в море, иные влезли на деревья, на крыши, не говоря уж про тех, кто стоит в отдалении, вооружась биноклями, на отрогах Сьерра-Контравьесы или на вершинах Сьерра-Невады, да и зачем про них говорить, если нас интересует лишь люди попроще, которые пока рукой не пощупают, не признают, и, хоть так близко, чтоб пощупать Гибралтар, явно не подобраться, к этому надо стремиться. Среди них — Педро Орсе, Жоакин Сасса и Жозе Анайсо: первого привел сюда пылкий нрав, двух других — пытливая любознательность; сейчас они расположились на скалах у самого берега, а день клонится к закату, что дает основания неисправимому пессимисту Жоакину Сассе заметить: Если Гибралтар ночью проплывет, мы, выходит, спешили напрасно. Огни-то увидим, возражает ему Педро Орсе, это даже ещё красивей, пройдет мимо мыс, как ярко освещенный пароход, и, пожалуй, пригодится загодя припасенный фейерверк со всеми его гирляндами, вертящимися колесами, дождем и каскадами или как они там называются, когда пресловутый мыс растает на горизонте, скроется во тьме ночи, прощай, прощай, больше не увидимся. Но Жозе Анайсо, разложив на коленях карту, производит на бумажке какие-то вычисления, повторяет их все одно за другой, чтобы уж было наверняка, проверяет масштаб и наконец объявляет: Друзья мои, Гибралтар покажется здесь дней через десять, и в ответ на недоуменные восклицания своих спутников протягивает им бумажку с расчетами, и, слава Богу, чтобы уразуметь их, не нужно быть семи пядей во лбу или хотя бы дипломированным учителем — они всякому понятны и требуют самых начатков арифметики. Смотрите сами: наш полуостров или остров — или кто он теперь? — движется со скоростью семьсот пятьдесят метров в час, то есть в сутки его относит на восемнадцать километров, а от залива Альхесирас до нас по прямой — двести, вот и прикиньте. Педро Орсе скорбно склонил голову: А мы-то вместе со всем этим множеством спешили, опоздать боялись, пропустить миг торжества, а теперь, выходит, десять дней ждать надо, это ж взбесишься. Так, может, двинемся вдоль побережья ему навстречу? — осведомился Жоакин Сасса. Да нет, отвечал ему Педро Орсе, не стоит, дорога ложка к обеду, ему бы сейчас тут появиться, когда мы так воодушевлены, а потом пыл наш угаснет. Что же мы будем делать? — спросил Жозе Анайсо. Обратно пойдем. И не останемся? Чего не приснилось, то и не сбудется. Ну, раз так, так его и разтак, завтра и тронемся в путь. Уже? Меня школа ждет. Меня — контора моя. Меня — аптека.