Каменный ангел - [10]

Кто же все-таки назвал его Марвином? Брэм, ясное дело. Похоже, это было традиционное имя для всех Шипли. Именно подобными именами они нарекали отпрысков. Мейбл, Глэдис, Вернон, Марвин — все как на подбор плоские, скучные имена, безвкусные, как бутылочное пиво.

Он берет меня под мышки и тянет наверх, и, наконец, я поднимаюсь, то есть меня поднимают, как бетонную плиту. Марвин бросает взгляд на Дорис, которая квохчет рядом.

— С этим надо кончать, — говорит он.

Не вполне ясно, что он имеет в виду: то ли я должна усилием воли прекратить падать, то ли Дорис должна прекратить меня поднимать.

— Рухнула, как дом.

— И тем не менее, невзирая ни на что, — изрекает Марвин (он любит высокопарные слова), — я не желаю, чтобы у тебя случился сердечный приступ.

Ну что ж, теперь ясно. Он говорит о Дорис. Она глубоко вздыхает, словно выпуская воздух из самых глубин живота, и бросает на него многозначительный взгляд. Приподнимает бровь. Он качает головой. Что за тайные знаки? Только что они говорили так, будто я пустое место, не человек, а мешок с песком, который они подняли с пола. Но сейчас они вдруг вспомнили, что я все слышу, и от этого им не по себе. Я чувствую: надо объяснить им, что это недоразумение, надо как-то показать, что это из ряда вон выходящее событие, которое не повторится впредь.

— Все хорошо, — говорю я. — Я просто слегка растерялась. Все из-за коврика. Говорила же тебе, Дорис, убрала бы ты этот ужасный коврик из моей комнаты. Он опасный. Тысячу раз говорила.

— Хорошо, уберу, — говорит Дорис. — Пойдемте уже чай пить, а то остынет. Сами справитесь?

— Конечно, — резко отвечаю я. — Почему же не справиться?

— Давай я тебе помогу, — встревает Марвин, беря меня за локоть.

Я отталкиваю его лапу.

— Спасибо, я сама. Иди вниз. Я сейчас буду. Иди же, ради Бога, иди.

Наконец они уходят, неуверенно оглядываясь. Вдруг случится чудо, и я слечу вниз по лестнице и сломаю шею?

Я выжидаю, стараясь вернуть самообладание. На моем туалетном столике — флакон одеколона, который Тина, их дочь и моя внучка, подарила мне на день рождения, или Рождество, или еще какой-то праздник. «Ландыш». Я не виню ее за такой выбор, не считаю ее бестактной. Откуда ей было знать, что именно ландыши, эти белые цветы со сладким, даже приторным запахом, мы вплетали в свое время в венки для мертвых. Запах одеколона ничуть не напоминает аромат цветка, давшего ему название, но он весьма приятен. Я слегка смачиваю им запястья и пускаюсь в опасный путь вниз по лестнице. Я крепко держусь за перила, и кончено же у меня все очень хорошо получается, как, впрочем, и всегда, когда нет зрителей. Я добираюсь до зала, потом до гостиной, кухни, и вот он — чай.

Готовит Дорис хорошо, это надо признать. Даже будучи невестой Марвина, она уже умела приготовить вполне приличный обед. Что неудивительно, ей ведь всегда приходилось готовить, даже в юности. Она из самой обычной большой семьи, и этим все сказано. Я-то научилась готовить уже после свадьбы. В детстве я частенько проводила время на нашей огромной и теплой кухне с зелеными шкафами, но появлялась там с одной целью — посмотреть и перекусить. Посмотреть, как тетушка Долли месит тесто и бьет его кулаками или чистит яблоко, так что получается одна длинная завитая ленточка из шкурки. Я тогда размышляла, как же, должно быть, грустно всю жизнь заниматься чужим хозяйством. Предчувствий никаких не было и в помине, и я была уверена, что я… о, я совсем не такая, как тетушка Долли. Мы прекрасно с ней ладили, но при этом у меня было ощущение, что я совсем другого склада, другой породы.

Вчера Дорис много наготовила. Пирог с ломтиками лимона, сверху — обжаренная кокосовая стружка, с боков — кромка из шоколада с грецкими орехами. Слава Богу, она догадалась сделать глазурь. Так-то лучше. Еще и сырный хлеб испекла — пир да и только! Кажется, она даже помазала его маслом, а не этим отвратительным маргарином, что обычно покупает из экономии. Я устраиваюсь поудобнее и пью, и ем, пью и ем.

Дорис подливает чай. Всем хорошо. Марвин в домашней рубашке на волосатом теле, локти на столе. Будни ли, праздник ли, да хоть бы и Судный день наступил — Марвину все равно. Даже будь он апостолом на Тайной вечере, все равно поставил бы локти на стол.

— Подложить пирога, мама?

Что за чрезмерная забота? Я смотрю на их лица. Мне кажется или я вижу вопрос во взглядах, которыми они обмениваются?

— Нет, спасибо, Марвин. — Я наготове. Начеку. Голыми руками не возьмете.

Он хлопает бесцветными глазами, хмурит брови, и на его лице появляется выражение глубокой озадаченности, как будто он хочет заговорить, но не знает, как начать. Слова всегда давались ему с трудом. С каждой минутой подозрения мои становятся все сильнее, и вот уже я жалею, что согласилась пить этот чай. В чем дело? В чем дело? Я хочу выкрикнуть этот вопрос прямо ему в лицо. Вместо этого я делаю то, что мне и полагается, — складываю руки на животе и жду.

— Как-то пусто у нас стало с тех пор, как Тина уехала, — наконец говорит он. — Стивен тоже редко заходит.

— Она уже месяц как уехала, а то и больше, — довольно резко замечаю я, и сердце мое ликует оттого, что это я напоминаю ему, а не наоборот.