Каменные часы - [55]

Он понял, что это не так, при рождении первого сына. И, если мир души человека будет всегда вращаться вокруг его собственной оси, человек обречен на вечное одиночество. Всегда будет одинок с близкими и родными.

Природа научила его этой высшей мудрости, которую он никогда не пытался выразить словами, но следовал ей неукоснительно и вырастил четырех сыновей, а те в свою очередь — своих сыновей, его внуков.

Теперь домины стояли пусты.

За долгие годы первый раз ставни были наглухо закрыты, и избы напоминали хозяину застывшие на мертвой зыби океана корабли.

Старик выбил о доску трубку, тяжело поднялся на крыльцо и вошел в дом, оставив открытой настежь дверь. Его долго не было. Вернулся он с тяжелым охотничьим ружьем, рыжим патронташем из свиной кожи и пересчитал заряды.

Их было пятнадцать. Каждый мог взять медведя или лося.

Он вспомнил свою последнюю охоту и покачал седой головой, удивляясь причудам памяти — ведь уже миновало десять зим, а все видится матерый волк, порвавший ему плечо, будто схватка произошла вчера.

Волк неожиданно перепрыгнул красные флажки и наказал его, старого, безоружного дурака.

Выздоровев и окрепнув, он пошел один по волчьему следу, нашел и убил хищника в логове с волчицей и волчатами.

Внуки пожалели волчат. И старик не мог им объяснить свою жестокую справедливость, потому что никто не стал слушать его, в том числе и дети, а им-то уж с сивыми чубами пора было бы понять: нельзя оставлять потомства зверя, преодолевшего в себе его же и охраняющие инстинкты.

Нельзя.

Волчата бы повзрослели, и тоже — старик был уверен — их не страшили бы красные флажки. Для них были бы бессильны любые природные запреты. И ему, конечно, было жаль волчат. Но слишком хорошо он знал, какие из них могучие и опасные вырастут звери.

Старик зарядил оба ствола своего древнего ружья самодельными пулями. И взвел курки.

Он давно готовился встретить гитлеровцев и оборудовал себе хорошую огневую точку. Меж четырех валунов, вросших в землю и держащих на своих каменных ладонях высокое крыльцо дома, где он родился, родились его дети и внуки, — лежала мягкая духовитая овчина, белая, словно его седины. И старик надеялся раньше, чем настигнет смерть, с толком выпустить все пятнадцать зарядов и убить несколько врагов.

Сегодня уже целый час летает над лесом самолет с черно-белыми крестами на крыльях, а пять минут назад он увидел, как на холме показались фашисты с собаками.

Они шли прямо на хутор.

Косая тень от домов уже достигла середины двора. Жара катилась на убыль. Дворняга вылезла из-под лавки, потянулась всем телом и зевнула, клацнув зубами, уставилась на старика своими бессовестно-веселыми янтарными глазами, склонив голову чуть набок.

Но старик не стал с ней, как обычно, играть и беседовать, неторопливо набил трубку и закурил. От сладостной охочей затяжки закружилась голова, и по привычке все подмечать за собой он вспомнил, что уже два или три дня не готовил себе горячей еды. Ждал с тех пор, когда услышал оглушительный взрыв на железной дороге.

Вражеские солдаты уже рассыпались в балке и теперь со всех сторон окружали хутор.

Трубка погасла.

И старик опять раскурил ее, спокойно глядя на вооруженных пришельцев, стекающихся с холмов к его дому. Он был готов их встречать и желал получше рассмотреть этих людей в ядовито-зеленой форме, которые четверть века назад уже убили его отца, деда, мать, повесили брата…

Они не постарели, как он, были все молодые. Таких он косил рядами из пулемета на фронте в германскую.

Ничего не изменилось на свете.

Старик выбил трубку, положил поудобнее ружье, патронташ и лег на овчину. Уже слышалась чужеземная речь.

В ворота застучали приклады.

Старик молча ждал, старательно прицелился под обрез забора — немного левее ворот, где стояла старая железная бочка с дождевой водой. С той стороны там были свалены березовые бревна и горбыль и легко было забраться за заплот.

Дворняга не лаяла и не беспокоилась. Она легла рядом со своим хозяином.

«Не так-то уж просто сломать ворота», — подумал старик и выстрелил в немца в каске, вылезшего по плечи на заплот. Немец исчез одновременно с громом выстрела. Первый заряд не пропал даром. Глаза не подвели, и рука не дрогнула.

Он вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб и погладил дворнягу. Ее шкура и в тени хранила полдневный жар, напоминая о жизни. И старик пожалел пса, лизнувшего ему руку.

«А может быть, дворняга как раз и останется жива», — отметил равнодушно он и снова поймал на мушку обрез забора у ворот. У него сохранился отличный слух, и старик слышал множество враждебных шорохов и то, как ветер изменил свою тихую ласковую песню, перешел на тоскливый посвист, предвещавший непогоду.

Связка гранат рванула внезапно, ошеломляюще. Взрыв, будто спички, переломал и разметал дубовые бревна, вкопанные на века в землю, и в образовавшийся пролом устремились собаки.

Дуплетом старик срезал двух и успел перезарядить ружье, пока дворняга сцепилась в клубок с хрипевшей от ярости овчаркой. Дворняга выручила его, и он убил огромного белокурого гитлеровца с закатанными, как у мясника, по локоть рукавами, от которого во все стороны веером летела смерть, вырываясь из лихорадочно вздрагивающего ствола автомата.