Каменное брачное ложе - [8]

— Я просто схожу с ума от всего этого, просто схожу с ума, — повторяла она, делая пометки в бумагах.

— Мы потерялись.

— Вы это уже говорили. Пойдемте, герр доктор.

Он хотел еще что-то сказать, что-то личное, что-то важное, но уже стоял в голубой гостиной, набитой мужчинами с бокалами в руках, в сумраке дыма и слов, на толстом ковре. И Хелла представляла его немцам, полякам, сиамцам, русским, голландцам: слова из сентябрьского письма обретали плоть.

— Герр доктор Коринф из Соединенных Штатов. Герр профессор, доктор Чельски, из Брно. Герр доктор Коринф из Соединенных Штатов…

Вороны, лягушки, пауки, окуни удивленно протягивали ему руки и расступались, давая ему дорогу. Чуй Юнсан тоже подал ему руку и сказал: «Чуй Юн-сан», словно не он досконально изучил Коринфову спину во время многочасовой поездки через поля, холмы и руины Германии. Негр в кирпично-красном балахоне заговорил по-французски о своем обратном билете, и Хелла исчезла вместе с ним за чужими телами. Оставшись один, пожимая бесчисленные руки, Коринф продвигался все глубже. «Коринф». «Коринф». «Коринф». У него кружилась голова, все вокруг превращались в мычащие химеры, среди которых он очутился один со своим именем, он зажал в левой руке камень, и это было единственное, что еще существовало: камень, который он сжимал в руке, и время, прошедшее с тех пор — «…с тех… Зено. Зено».

— Зенон[11].

Его окружали слова, лица; стакан в чьей-то правой руке и крошечный огонек, освещающий мягкие черты смеющегося лица; задувает огонек и хохочет.

— Господин американец, закрыв глаза, вспоминает философа Зенона!

Зубы блестели, отхватывая куски воздуха, все курили. И этот курил; толстую сигару — вот откуда Черчиллево V[12]: судорога свела пальцы победителя оттого, что тот курил сигары. Он смотрел.

— Шнайдерхан, Александр. Западная Германия.

Огромный орангутанг склонился к нему посреди толпы, сигара в одной, стакан в другой руке, усов нет, но из середины подбородка торчит темная квадратная бородка (человек, который к нему склонился, в толпе, в белом отеле, в уничтоженном городе, о, незабываемо, незабываемо); и снова отодвинулся, и посмотрел на него — мускулистый, из каких джунглей? какая часть их силы, взращенной с юности на власти и убийствах, сформировалась в городах Германии, где в мокрых переулках горели фонари над дверями кино?..

Коринф взглянул на его стакан.

— Водка! — воскликнул Шнайдерхан. — Мировая революция! Надо только добавить немного перца.

— Перца, пожалуйста, побольше, — сказал Коринф.

Шнайдерхан встряхнул над стаканом перечницей.

— Вы философ, герр доктор? Посланец президента США Шопенгувера? — Он расхохотался.

— По договоренности с президентом Аденовером, — ответил Коринф. Что за напиток!

Шнайдерхан снова засмеялся.

— Знаете, мы, коммунисты, все философы. Без философии не можем и куска мяса проглотить. Вы коммунист?

— Вам придется познакомить меня с доктриной.

— Непременно, непременно. Прямо завтра и начнем, с Манифеста. Призрак бродит по Европе! — Он вскинул руку. — Через три дня вам и в голову не придет усомниться в исторической неизбежности победы коммунизма. Но не раньше, — он поклонился, — особенно если будете, пока вы здесь, внимательно смотреть по сторонам.

Так он не коммунист? Он рассмеялся:

— Зенон! Ахиллу никогда не угнаться за черепахой![13] Кто из нас Ахилл — вы или мы? Или вам не хочется говорить о политике?

Коринф оперся о спинку стула, на котором сидела индианка в белом сари. Он допил свой стакан, закрыл глаза и спросил:

— Может быть, и этот город такой же?

— Извините?

Ха-ха! Но что это означает? Его стакан был немедленно наполнен. Легкий ветер пронесся по залу, народ начал потихоньку разбредаться. Он говорил и слушал, полуприкрыв глаза: так верующий внимает истине из уст оракула.

Он сказал (или не сказал), герр Шнайдерхан, коммунист вы или нет, время разрешает все вопросы. Пространство, сказал он, может быть выражено в терминах времени; расстояние не меряют в километрах, говорят — десять минут идти, пять часов лететь, неделю плыть. Почему же нельзя выразить время в пространственных терминах? О, война окончилась квадриллионы километров назад. Моя юность отдалилась на множество световых лет. Он сказал, Земля вращается, и мы с нею, и вместе с Землей мы вращаемся вокруг Солнца, и вместе с Солнцем мы движемся в сторону апекса в созвездии Геркулеса: спирально закрученная спираль сквозь Вселенную — так выглядит наша жизнь с точки зрения Мироздания.

— Конечно, герр Коринф, знаете ли, Минковский…[14]

Он сказал, а когда мы поднимаемся на холм, и нам рассказывают, что на нем стоял Наполеон, это неверно, потому что это было не здесь, не в этой точке Вселенной, но в другой Вселенной, в глубокой ночи, под созвездием Голубя; там скопилась вся история, вчерашний день, и со скоростью 72 000 километров в час мы удаляемся от мира, от духа, снизошедшего на Иисуса, по дороге, ведущей к очистке авгиевых конюшен. Все это есть в книгах.

— Ха-ха-ха, герр Коринф!

Разве не так? — спросил он. Вокруг мертвый горизонт. Но что мы знаем о хитрости пространства, его искривлениях и изменениях? Здесь мы — то-то и то-то, а там, через год, через век, через секунду мир станет другим, неузнаваемым. Я говорю это вам, сказал он. Но мы не можем об этом