Каменная пациентка - [7]

– Хорошо, – киваю я. – Но больше никаких односторонних решений, ладно?

Сэм иронично поднимает брови, намекая на бревно в моем собственном глазу. Одна из сопутствующих тем в семейной терапии – моя привычка, сформировавшаяся еще во время детства Хонор, когда Сэм витал в облаках, а мне нужна была твердая почва под ногами, – принимать важные решения без совета с ним. Хонор – наша общая опора, но также и наше поле боя. Если я сейчас скажу что-то не то, сегодняшний вечер превратится в бесконечный спор.

– Как продвигается строительство? – На самом деле мой вопрос означает: пожалуйста, давай поговорим о чем-нибудь другом. По тому, как муж сухо сглатывает, я вижу, что он тоже чувствует облегчение, когда я завожу беседу о работе. Вернее, поскольку у меня сейчас нет работы, то говорит Сэм, а я слушаю.

Он считает себя инженером не меньше, чем архитектором. Он отвечает за функциональность, а его партнер Имран – за форму. Они проектируют типы зданий, которые одобрил бы даже Дэмиан Гринлоу. Сейчас они работают над «нужным заказом» – необычным зданием школы в Финляндии, и я в курсе всех подробностей. Например, что они застряли на выборе правильного угла для застекленной крыши.

Приносят основные блюда: стейк для Сэма, нежирную семгу и жареные цукини для меня.

– Знаешь, а я уже бывала там раньше, – неожиданно выпаливаю я. Это недоговорка года, ложь, обернутая в правду. – В больнице. Мама работала там до Ипсвича. А моя бабушка еще раньше.

– Марьяна с одной «н», – кивает Сэм, имея в виду мою тезку, чье простонародное имя мне дали с рюшечкой на конце. Мама любит рюшечки на всем: на наволочках, пододеяльниках, именах.

– Совершенно верно. У них там проходила какая-то вечеринка в саду или что-то подобное. – Сколько мне тогда было? Колетта еще не родилась, но Джесс присутствовал там со своими братьями, всеми тремя, а это значит, что Буч был еще жив, так что… – Мне было лет шесть примерно.

– Так значит, у тебя не всегда была эта фобия?

Сэм просто интересуется моим детством, но чувствую я себя словно на допросе.

– Мы не заходили внутрь в тот день. Все происходило в саду.

– Значит, внутри ты никогда не бывала?

– Нет, – лгу я, скручивая салфетку на коленях.

– Вот чего я не понимаю, так это зачем хранить все те каталоги, если ты боишься этого места?

– Болезненное любопытство; профессиональный интерес. Со мной все будет в порядке. Просто сперва меня это потрясло, вот и все. – Я откладываю нож и вилку. – Я даже не спросила тебя, квартира это или дом. – Некоторые из сельских домов на склоне холма превратили в коттеджи. Какие бы призраки ни таились в них, мне нет до этого дела, если даже из моего окна и будет видна башня с часами.

– Боюсь, один из коттеджей нам не потянуть. Но квартира прекрасна, я тебя уверяю. Две спальни, так что Хонор сможет ночевать, когда захочет.

Значит, квартира. Они там, где прежде были палаты. Где спали пациенты. Где стояли аппараты.

– Как мило! – выдавливаю я через силу. – Где именно наша квартира? Я имею в виду, ты знаешь, что там находилось раньше?

Те старые таблички мелькают перед моим внутренним взором. «ТРУДОТЕРАПИЯ». «ГИМНАСТИКА». «ЦЕХ». «ФИЗИЧЕСКАЯ РЕАБИЛИТАЦИЯ». «ЭЛЕКТРОТЕРАПИЯ».

– Знаю, как ни странно. Маркетинговый отдел не спешит рассказывать о неприятных аспектах истории больницы, но я посмотрел планы здания в Интернете. Просто пролистал страницу вниз и кликнул по ссылке, и там нашел первоначальные планы этажей. Я пару раз забывался и разглядывал их со своего айпада, а потом пугался, что ты об этом узнаешь и не получится сюрприза. Другие мужчины удаляют историю браузера, потому что смотрят порно, а я стираю чертежи викторианских психиатрических богадельней. Как правильно во множественном числе – богадельней или богаделен?

– Сэм.

– О, прости. Наша квартира в крыле взрослых женщин. Главная палата, разделенная на изолированные помещения.

Подходит официантка, и я дрожащей рукой протягиваю ей свой пустой бокал.

– Викторианцы называли свои психиатрические больницы «каменными матерями», – говорю я, чтобы отвлечь Сэма от моей нервозности. Его единственный интерес помимо семьи – архитектура. – У них была тогда такая непоколебимая вера в архитектуру, что они думали, будто дизайн здания способен буквально исцелять. Ну, в смысле, я понимаю, что ты тоже думаешь нечто подобное, но они изначально опирались на недостаточные данные по психологии. Большинство крупных викторианских лечебниц были достроены к концу девятнадцатого века, а затем пришла Первая мировая, и, конечно, военный посттравматический синдром изменил все, что они думали и знали о психиатрии. Больницы оказались совершенно не приспособлены для этого. Знаешь, там была целая законченная философия; ничего не должно напоминать о травме. Полная изоляция больных друг от друга и ванные комнаты, чтобы в прямом смысле слова смывать безумие водой. Они были построены как работные дома, а не больницы. На самом деле они устарели еще до открытия.

– Однако потребовалось почти девяносто лет, чтобы закрыть их все, – легкомысленно отмечает Сэм. Закрытие больниц для него лишь строчка в истории, а не ключевой момент жизни. – Я и не думал, что за этим стоит как-там-ее-с-бобом-на-голове… Ну, ты знаешь. Такая грубиянка в парламенте с прической, как у инопланетянина. Она еще агитирует пожилых бегать марафоны и все в таком духе. – Он выжидающе смотрит на меня, очевидно, не замечая, как кровь приливает к моему лицу. – Похожа на акулу с накрашенными губами. Как ее имя?