Камень на шее. Мой золотой Иерусалим - [125]

Она была слишком взволнована и жалела, что больше не живет в общежитии и не может зайти к кому-нибудь из подруг и все рассказать. Телефонными разговорами она не увлекалась, приученная пользоваться телефоном в ограниченных дозах, и единственным человеком, кому она теперь рассказывала такие вещи, была Клелия. А Клара не знала, обрадует ли Клелию эта новость.

Но в конце концов она все-таки позвонила Клелии — не для того, чтобы все ей рассказать, а просто поболтать. И пока они разговаривали, Клару совсем не мучило сознание того, что она обманывает Клелию, — наоборот, она чувствовала, что обладание тайной придает дополнительное измерение, дополнительную значимость ее существованию. У каждого из Денэмов всегда были свои сложности, и теперь у нее появились свои. Кларе даже казалось, что Габриэль — еще одно связующее звено между ней и Клелией. Ей ни на мгновение не приходило в голову, что Клелия может попросту возражать. Клара ощущала себя пребывающей в мире, где такие соображения не существуют. И все-таки она знала, что лучше ничего не говорить — как Клелия никогда ничего не говорила о Мартине и теперь ничего не сказала о возвращении его жены. Они разговаривали о другом — о курсе по истории религии, который слушала Клара, о поясе от платья, который утром потеряла в автобусе Клелия… Но за их словами маячили тени чего-то еще, и Клара чувствовала, что чем гуще тени, тем ближе она к густому лесному сумраку, в виде которого ей представлялась сама жизнь.

Повесив трубку, она несколько раз прошла взад-вперед по комнате, думая, что не сможет уснуть, а потом легла в постель и тут же уснула.

Глава 8

Клара пришла к выводу, что ей нравится быть любовницей Габриэля. Все сложности и сомнительные оттенки этой связи настолько обостряли ее чувство к нему, что иногда она с тревогой спрашивала себя, уж не привлекательнее ли для нее эта ситуация, чем сам Габриэль. Ей нравилась атмосфера тайны, связанные со свиданиями ухищрения, телефонные звонки в условленный час из уличной кабины, милые, тайком, с чувством сделанные подарки. И в то же время она прекрасно понимала самого Габриэля и даже трезво оценивала побуждения, толкавшие его к ней, и истомившее его недовольство жизнью. И все-таки она чувствовала, что нуждается в нем и любит его, и когда он возвращался к Филлипе — каждую ночь, каждый вечер, — она ощущала глухие толчки яростной ревности. И лелеяла в себе эту ревность. Это классическое чувство давало ей ощущение жизни и придавало смысл каждому прожитому дню. Ей хотелось чаще видеться с ним, больше получать от этих встреч, и, наблюдая за собой, набираясь мудрости, она чувствовала, что слишком мало — неизмеримо лучше, чем слишком много, что желание во всех отношениях предпочтительнее обладания.

Но понимая это, она все-таки не отказалась, когда Габриэль предложил ей традиционную тайную поездку в Париж. Соглашаясь, она знала, что поступает опрометчиво, но знала также, что не сможет устоять перед такой блестящей, такой увлекательной перспективой. Париж и Габриэль — это было неотразимое сочетание удовольствий. Со времени первой школьной поездки Клара несколько раз бывала в Париже, но всегда одна и без денег. Деньги, конечно, будут не у нее, а у Габриэля, но это неважно; она никак не могла понять, почему он жалуется на отсутствие денег, ведь он их тратит направо и налево. Она не сомневалась, что, поехав с ним, увидит неведомые достопримечательности, ждавшие ее всю жизнь, так и манившие к себе, и она сказала себе: еду.

Габриэль же хотел просто быть с ней. Тайна и обман отнюдь не прельщали его, и в Лондоне он жил в постоянном страхе разоблачения, тем более изнурительном, что он не знал, будет ли его измена совершенно безразлична Филлипе или станет последней каплей. Он был уверен, что она не знает, и не представлял себе, что произойдет, если все же узнает; и хотя ему удавалось надолго забываться на заднем сиденье машины, в кино, за запертой дверью кабинета, выходящего окнами на глухую стену, он не мог отвлечься полностью. И когда однажды утром шеф предложил ему съездить на неделю в Париж, он, как за соломинку, ухватился за эту поездку и сделал все, чтобы она состоялась. Проявляя при этом крайнюю осторожность, он все-таки боялся, что его заинтересованность всем бросается в глаза: до сих пор он, как мог, отбивался от самых заманчивых поездок за границу и, вернувшись из Испании, где готовил материал о Лорке, поклялся Филлипе, что больше никуда не поедет. «Поезжай, если захочешь, — сказала она. — Мне все равно». Но он сознавал, что поступает благородно. Прошло совсем немного времени, и вот — куда подевалось его благородство?! — захваченный мыслями о Кларе, он обнаружил, что напрашивается на поездку, делая при этом вид, что сопротивляется, что увиливает. Поза неохотного согласия всегда помогала ему добиваться своего, и работу, которую надо было выполнить в Париже, поручили ему. Он заранее знал, что Клара согласится поехать: он чувствовал, что она поедет куда угодно — и не только ради него, но и ради самой поездки, и это не смущало Габриэля, ведь и его собственные мотивы были далеко не безупречны. Он хотел с ней спать — это было все, чего он хотел; отношения с Кларой всецело поглотили его; он чувствовал, что, обладая ею, пытается вернуть упущенное время. И его утешала мысль о том, что и ее потребность в нем столь же косвенна. Они встречались словно по некоему молчаливому соглашению, деликатному и дружелюбному; каждый брал и каждый отдавал, и оба были благодарны за это. Такое взаимопонимание казалось Габриэлю значительнее и нужнее самой любви. И вот он сказал: меня посылают на неделю в Париж, поедем со мной, Клара, поедем, мы несколько ночей будем вместе. И она, думая о гостиницах, кафе, о переправе через пролив, о великолепии парижских домов из желтоватого камня и о Габриэле, из чьих объятий она все это увидит, сказала «да, да» и горячо поцеловала его в порыве благодарности.