Камень на камень - [153]
Неравнодушие к другим есть и проявление человечности в тебе самом, и путь воспитания ее — в себе и в других. Вот что символизирует в романе слово, речь, о которых Шимек так говорит Михалу, борясь за пробуждение, за возрождение в нем человека, человеческого достоинства: «Весь Мир — сплошная речь… если к земле обратить ухо… услышишь людской шепот, и что люди думают, что им снится, где у кого кот мяучит, в чьей конюшне лошадь ржет, которое дитя материнскую грудь сосет, а которое только приходит на свет, потому что все это речь. Бог почему велит людям словами молиться? Без слов он бы человека от человека не отличил. Да и человек сам бы себя от других не отличил, не имей он слов. Со слова жизнь начинается и словами кончается».
Роман событий, «Камень на камень» в гораздо большей мере есть роман морально-философских рассуждений; их интересно, нескучно нам читать, потому что они ярко характеризуют героя, его «ментальность», образ мысли и души, и в то же время они как бы самостоятельно существуют, обращаются к нам, читателям, сами по себе, навязывают нам интеллектуально-душевный диспут о человеческих ценностях.
Первая из необходимейших ценностей — для Шимека — свобода. Роман В. Мысливского — это философский (художественно-философский, душой человеческой ведущийся!) спор о смысле человеческой свободы. Не той, которая в экзистенциализме означает субъективное воление наперекор всему, «знак» человека, «знак» личности, вырванной из «диктата» какой-либо коллективности. Но и не той, которая этику свободы связывает с этикой религиозного служения богу, этикой «паствы», к которой проявляют милосердие.
Отметим, что в 80-е годы католицизм (в Польше особенно) очень настойчиво стал соединять проблематику свободы с проблематикой «подлинной» религиозной этики: «теоцентристское» перестали противополагать «антропоцентристскому», а пытаются первым пропитать второе. Польская церковь берет на себя задачу заполнить своим пониманием свободы тот «вакуум», который якобы образовался у людей (у поляков особенно) в силу неудач, моральной недостаточности всех-де движений за свободу, «мирских», не увязанных с теоцентризмом.
В одной из статей в варшавском католическом еженедельнике — показательно ее название «Свобода как призвание» — читаем: «Ни одна попытка достичь свободы, предпринятая наперекор Богу или без него, не может закончиться успехом…» Но — «если церковь подчеркивает трансцендентное измерение свободы, то не потому, что желает только свободы религии, как это утверждают подчас ее противники, за что взамен она, мол, готова ужиться с любой властью. Церковь хочет человеку добра во всех измерениях…» Но все же? «…Прежде всего как гражданину „Града Божия“, а затем также как гражданину „Града Земного“»[17].
Церковь в Польше хочет убедить паству, что она, церковь, есть не просто патриотическая сила, но носитель и фактор подлинной «антропоцентричной идеи нации», что именно эта идея связала, издавна и навечно, католицизм и «нашу национальную культуру». Сейчас, мол, польская культура стоит перед новым подъемом моральных сил человека, поляка, новым взлетом его свободного духа, его «антропоцентризма», но… не атеистического, а иного.
Послушаем другого ученого ксендза, автора статьи в центральном органе польского римско-католического костела: «Наш антропоцентризм обязан стать проектом зрелой человечности (и зрелого человечества, может быть: слово czlowieczeństwo обладает двумя этими значениями. — Ю. С.) и вместе с тем зрелой общественности (общества тоже — społeczeństwo. — Ю. С.). Опора на себя, взрослость, доверие к самому себе, прорыв проклятого мелового круга апатии и бесконечного ожидания Годо, способного-де удовлетворить наши нужды, понимание мира, способность предусмотрения — вот задачи первой очереди». Казалось бы, куда как реалистичен этот пассаж, и о таких он, вроде бы, как наш Шимек, антигодоистах, и для них — в их поддержку… Но читаем дальше: «Не будет ли означать такой антропоцентризм, коли согласиться с ним в целом, омирщение (отказ от святости, от церковной духовности — zeświecczenia. — Ю. С.) культуры — мог бы спросить кто-то с католической стороны». Но ученый ксендз, который защищает, не шутите, культуру как «развитие человеческой природы» от тех, кто хотел бы создать ее, культуры, модель — «одну, обязательную для всех», — этот наш хитроумный тактик отвечает на вышеприведенный риторический вопрос успокоительно: «Могло бы означать, означало бы, если бы человек был существом только светским, если бы пребывал он только в координатах мира (видимого)…» Но это, мол, не так, и антропоцентризм, о котором тут толкуют, оказывается, «промоделирован» еще «в последних книгах Ветхого Завета…»
