Камень на камень - [105]
— Передохнем немножко.
А она могла бы сказать:
— Давайте, я чай заварю. Выпьете чаю?
Я бы с удовольствием выпил. Ну и стал украдкой нашаривать маленький кармашек в брюках, где у меня были часы. Те самые, которые я потом продал на склеп. Серебряные, на цепочке. В бою с немцами добыл. Хотя, по правде сказать, ребята нашли их при убитом офицере. Они торчали из кармашка, точно хотели от покойника удрать, да держала цепочка. Схватка была короткая. С полчаса продолжалась, будто только ради этих часов. Из наших ранило Гураля, а немцев мы всех положили. В общем-то, особо не из-за чего было бой затевать. Нам сообщили, что по дороге едет мотоцикл и машина с немцами. Мы не знали, куда они едут и зачем. Хотя, уж наверное, не просто так ехали. Мы устроили засаду в овраге, поросшем по обоим склонам лещиной, боярышником, можжевельником. Заперли их сзади, заперли спереди, подождали, пока подъедут, и ну поливать со всех сторон. Несколько трупов, несколько автоматов, часы эти, и кончен бой. Сейчас часы не диковина, каждый второй на руке носит, но тогда редко у кого были, к тому же серебряные. И ходить ходили точно до последнего дня. Я их ни разу в починку не отдавал. И даже когда проверял по солнышку, они правильное время показывали. Солнце у нас ровно в двенадцать вылазит из-за Мартыкиной трубы, ну и на часах в это время было двенадцать. А больше всего они пригодились в гмине. Будто тот офицер, который тогда попался в ловушку, знал, что мне доведется в конторе служить.
Только как-то глупо было ни с того ни с сего вытащить часы и сказать: ого, восемь, девятый. Может, она бы всполошилась и начала передо мной извиняться: — Ой, простите, что я вас так задержала. Очень вы мне помогли. Спасибо. Идите, если торопитесь, а я еще посижу. Обязательно надо сегодня закончить.
Между нами еще лежала куча неразобранных квитанций. Изредка, когда она пониже наклоняла голову, я, делая вид, будто над чем-то раздумываю, исподтишка поглядывал на ее светлые волосы, при лампе намного светлее, чем днем, и казалось, это пшеничная нива, на краю которой я стою. Она, видно, уже устала. Несколько раз спрашивала, сколько будет столько-то раз по стольку-то. Или вдруг начинала злиться на эти квитанции, что так неразборчиво написаны. А то лампу передвинет, вроде свету ей мало.
Я списывал с квитанции на фамилию Беляк Ян, деревня Зажечье, три тысячи пятьсот восемьдесят два злотых. Второй взнос. Она сказала тихо, опустив над столом голову:
— Поцелуйте меня.
Я отложил ручку. Подумал, она надо мной смеется. И на всякий случай тоже как бы в шутку сказал:
— Ой, панна Малгося, боюсь, недостоин я вас поцеловать.
— Ну, пожалуйста, — сказала она еще тише.
Ну, я встал, запрокинул назад ее голову и поцеловал, но как сестру. Потому что эта просьба смутила меня больше, чем если б я по своей воле или даже насильно ее поцеловал. Я даже не обрадовался.
Она, правда, тут же вскочила.
— Поздно уже, — сказала натянутым каким-то голосом, будто хотела показать, что ничего не произошло. — Страшно мы засиделись с этими квитанциями. Я думала, быстрей управимся.
— Я тебя провожу, — сказал я.
— Нет, спасибо, я сама пойду. Ничего со мной не случится. Не первый раз в такое время одна возвращаюсь. Чего бояться? Возле леса чуть-чуть страшновато, да там недолго идти, как-нибудь проскочу. Луна светит. И сразу деревня, собаки лают. Нет, нет. В другой раз, если захочешь. А сегодня, прошу тебя, не надо.
Чудачка, подумал я. Велит себя поцеловать, а проводить не позволяет. Попробуй тут чего пойми. Ну и иди! Только какой же кавалер отпустит барышню ночью одну домой? Но ты иди, иди! Напугает что в лесу — еще пожалеешь. В лесу могилы с первой войны. Рассказывал же старый Потей, как однажды ночью возвращался этим путем от подружки, глядь, а посреди дороги стоит солдат с дыркой в голове и говорит:
— Заткни-ка мне дыру, вон сколько уже лет, а из нее все кровь хлещет.
И больше Потей к той своей подружке не ходил. Женился на другой, из нашей же деревни, напротив жила, через дорогу.
Встретил я ее на следующий день в коридоре, она мне навстречу шла. Я остановился, улыбнулся, сказал: здравствуй. Она кивнула и тоже улыбнулась. Но сразу же вошла в комнату, а меня как по роже съездили. Может, ей вчера из-за этих квитанций такая блажь в голову пришла, подумал я, фамилии, деревни, гектары, сроки взносов, потому и велела себя поцеловать. А сегодня выспалась и обо всем забыла. Выкинула из головы, и конец.
Прошло несколько дней, вторник, помнится, был, собирался дождь. Выхожу я из гмины, а она возле крыльца стоит и вроде на небо смотрит, пойдет дождь или не пойдет. А тучи темные, одна на другую наползают, известное дело, осень. Я подошел к ней и тоже стал эти тучи разглядывать. Вдруг где-то там, наверху, поднялся ветер и давай их теребить, разгонять, целыми полстями срывать с неба.
— Э, похоже, не будет, — сказал я.
Она на меня посмотрела, сперва словно бы удивившись, что я рядом стою. А потом как-то ласково так улыбнулась.
— Может быть, сегодня меня проводишь? Если охота есть. — И раскрыла над нами зонтик. — В случае чего дождь нам не страшен.
Сборник включает повести трех современных польских писателей: В. Маха «Жизнь большая и малая», В. Мысливского «Голый сад» и Е. Вавжака «Линия». Разные по тематике, все эти повести рассказывают о жизни Польши в послевоенные десятилетия. Читатель познакомится с жизнью польской деревни, жизнью партийных работников.
Меня мачеха убила, Мой отец меня же съел. Моя милая сестричка Мои косточки собрала, Во платочек их связала И под деревцем сложила. Чивик, чивик! Что я за славная птичка! (Сказка о заколдованном дереве. Якоб и Вильгельм Гримм) Впервые в России: полное собрание сказок, собранных братьями Гримм в неадаптированном варианте для взрослых! Многие известные сказки в оригинале заканчиваются вовсе не счастливо. Дело в том, что в братья Гримм писали свои произведения для взрослых, поэтому сюжеты неадаптированных версий «Золушки», «Белоснежки» и многих других добрых детских сказок легко могли бы лечь в основу сценария современного фильма ужасов. Сестры Золушки обрезают себе часть ступни, чтобы влезть в хрустальную туфельку, принц из сказки про Рапунцель выкалывает себе ветками глаза, а «добрые» родители Гензеля и Гретель отрубают своим детям руки и ноги.
Аннотации в книге нет.В романе изображаются бездушная бюрократическая машина, мздоимство, круговая порука, казарменная муштра, господствующие в магистрате некоего западногерманского города. В герое этой книги — Мартине Брунере — нет ничего героического. Скромный чиновник, он мечтает о немногом: в меру своих сил помогать горожанам, которые обращаются в магистрат, по возможности, в доступных ему наискромнейших масштабах, устранять зло и делать хотя бы крошечные добрые дела, а в свободное от службы время жить спокойной и тихой семейной жизнью.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В каждом доме есть свой скелет в шкафу… Стоит лишь чуть приоткрыть дверцу, и семейные тайны, которые до сих пор оставались в тени, во всей их безжалостной неприглядности проступают на свет, и тогда меняется буквально все…Близкие люди становятся врагами, а их существование превращается в поединок амбиций, войну обвинений и упреков.…Узнав об измене мужа, Бет даже не предполагала, что это далеко не последнее шокирующее открытие, которое ей предстоит после двадцати пяти лет совместной жизни. Сумеет ли она теперь думать о будущем, если прошлое приходится непрерывно «переписывать»? Но и Адам, неверный муж, похоже, совсем не рад «свободе» и не представляет, как именно ею воспользоваться…И что с этим делать Мэг, их дочери, которая старается поддерживать мать, но не готова окончательно оттолкнуть отца?..