Камень на камень - [102]
— После работы у себя в хате вздыхайте! А здесь гмина, вы мне тут суеверий не разводите! — А ведь иные часом, забывшись, вздыхают. Легче от слов отвыкнуть, от мыслей, чем от вздохов. Но такой уж этот Маслянка был человек.
Вон уже сколько лет, как я начал строить склеп, но он все еще ходил в председателях. А тут мне понадобилось восемь центнеров цемента, Хмель так подсчитал. С запасом, один лишний всегда пригодится, пару ступенек, к примеру, сделать, чтоб не спрыгивать с гробом вниз. Я бы мог краденый цемент купить, и на что другое, возможно бы, купил, только не на склеп. Первым делом пошел в кооператив. Цемент там был, но требовался наряд из гмины. Пошел в гмину. Они наряды дают, но надо заявление написать. Я пишу.
— А на что пойдет цемент? — спрашивает девушка, которой я заявление принес. С виду ей лет двадцать, глаза большие, голубые, мне показалось, симпатичная, носик только очень уж курносый. Но в такие годы и курносые хороши.
— Склеп надумал строить, — говорю.
— Склеп? — Она чуть не прыснула, даже голову отвернула, вроде бы просто так, куда-то посмотрела. Потом вытащила из стола какую-то бумагу и начала водить пальцем: на что я имею право получить. На дом, свинарник, коровник, конюшню, овин, под силос, под навоз, на разведение кроликов, птицы, лисиц, нутрий, на теплицу под овощи, под цветы в горшках и на срез. Вон, про хризантемы даже написано, обрадовалась. Но склепа там не было. Тогда она спросила у человека, который сидел в углу возле окна:
— Пан Владек, есть какое-нибудь распоряжение насчет выдачи цемента на склеп?
— А кто собрался помирать?
— Гражданин.
Тот тупо посмотрел на меня, пожал плечами.
— Что же мне делать? — спросил я.
Девушка даже улыбнулась, но развела руками.
— Надо бы к председателю сходить.
— А он здесь?
— Здесь, но занят.
— Я подожду.
Тогда отозвался пан Владек:
— Если занят, будет занят до конца.
— Я здесь когда-то работал, давно, — сказал я. — Тут, в этой комнате, был налоговый. Вас еще тогда не было. И столов не было таких.
Пану Владеку, похоже, стало неловко. Девушка опустила голову.
— Попробую спрошу. — Посмотрела на меня уже не по-казенному, поднялась и вышла.
Долго ждать не пришлось, Маслянка меня сразу принял, хотя вроде был занят.
— Садись, — сказал. Меня удивило, почему не на вы. Видать, вспомнил тот случай, хотя столько лет прошло. Он здорово постарел и еще больше растолстел, едва умещался в кресле. И нос стал как картошка, и взгляд словно бы тяжелей, чем раньше, а может, он о чем-то думал перед тем, как я вошел. Не то засмеялся, не то скривился: — Что, на тот свет собрался?
Я сел, пристроил свои палки. Но он будто и не заметил, что я с палками.
— И куда торопишься?
— Я не тороплюсь, — сказал я. — А даже если б и торопился, у меня перед государством долгов нет. Разве что вы мне налог разрешили в рассрочку выплачивать. Но я до смерти выплачу, не бойся.
— А я и не боюсь. Помирай, коли охота. Помереть каждому дозволено. Гмине до этого дела нет. Но ты цемент просишь, да? А это уже дело гмины.
— Восемь центнеров.
— Восемь центнеров, восемь центнеров. Неважно сколько, важно на что. Думаешь, я на все могу, кому какая блажь ни втемяшится? В инструкции черным по белому написано, на что можно. На повышение урожайности — пожалуйста, это экономическое развитие, имею право. Но чего нет, того нет, и точка. И что тебе вдруг приспичило склеп строить? Успеешь еще. А пока не мешало б о жизни подумать. Я не уговариваю коров заводить или свиней, с ними набегаешься, а ноги у тебя, вижу, никуда. Ну, а если куриную или утиную ферму? Фермы мы поддерживаем. И тебе бы перепала пара грошей, и государству польза. Еще б получил от нас ссуду. Пожалуйста. Составь заявление, я подпишу. Процент небольшой, рассрочка надолго, потом часть с тебя спишут. Чем в покойники, пан-барин бы стал. Куры у тебя кудахчут, утки крякают. Только подбрасывай корм, а тысчонки растут. А нападет мор, они у тебя застрахованные, государство все возвратит, и на новых получишь ссуду. Это тебе не как раньше, когда об каждой наседке слезы лили. Рябая, пеструшка, зеленоножка. Издохнет — все равно как если бы Валек богу душу отдал, Франек, Бартек. И даже яйцо узнавали, какое от которой. Теперь все белые, так белые, желтые, так желтые, нет наседок, есть производство, брат. Или теплицу. Поддерживаем. Пожалуйста. Огурцы, помидоры, лучок, салат, редиска — спрос есть. И о доставке не надо заботиться. Приедут, заберут, в любом количестве. Тара у них своя. А склеп не хозяйственная постройка, от него у меня продукция не возрастет. Одного цемента сколько в землю ухнет.
— Восемь центнеров, я тебе уже сказал.
— А хоть и восемь. Оправдывайся потом, отчего не под силос раздаешь, а на могильные постройки. Сразу: плохое хозяйствование, неправильный подход. А то скажут, староват Маслянка стал. Мало, думаешь, таких, что рады бы от меня избавиться? Уже разговоры пошли, на пенсию, дескать, пора. А у меня еще четыре года в запасе, вон сколько. А то вспомнят, училищ я не кончал, одни курсы. Теперь, чтобы ты знал, все молодые с дипломами, а носы задирают, черти, — не подступись. И ни на что не глядят, только все по науке. У коровы чтоб шесть сосков, у пшеницы по два колоса, у свиней по четыре окорока. А скоро вздумают тот свет вспахать, засеять. И даже не хотят верить, что была когда-то война. А какое в войну было ученье? Одна школа — лес. Кому лучше тебя знать? Хорошо, башка у меня варит, кое-как выкручиваюсь. Но времена уже не те, ой, не те, что были, когда ты у нас служил. Нынче так не поработаешь. Нынче каждый центнер цемента обязан дать прирост урожайности, мяса, молока, яиц, овощей. Все тебе рассчитают. И с каждым днем все больше требуют. А тут мужики: хошь продукцию, председатель, гони цемент. Я тебе и сотню голов могу завести, но сперва надо свинарник перестроить. Я могу то, могу это, давай только цемент. А цементу придет вагон, от силы два, и неизвестно, когда снова вагон пришлют. Голову сломаешь, кому давать, кому не давать. Пойду в день поминовения к тестю на могилу — так нет чтобы о покойнике подумать, прикидываю, сколько б вышло коровников, свинарников, силосных башен из того цемента, что здесь в землю ушел. Сердце на куски разрывается. А есть тут у нас в гмине один, только и ждет, чтобы я откинул копыта. И при каждом случае норовит подковырнуть. Старой закалки наш председатель, не больно умен наш председатель и на партийного не похож. А гмина такого учиться посылала. Теперь магистр, туда его. Попробуй прикажи ему что-нибудь сделать. Если распоряжение придет — дурацкое, мол, распоряжение. Для них все дурацкое. А распоряжение есть распоряжение. Неважно, дурацкое не дурацкое, — надо выполнять. Думаешь, от чего я седой? От старости? Нет. Знаешь, какой я крепкий — точно в прежние времена. Иной раз схватил бы дерево и выворотил с корнями. С Юзькой своей каждую ночь любиться могу. А она мне говорит: стара я для тебя, Леон. Взял бы себе жену помоложе и сам бы подмолодился. Да мы ж когда женились, ты молодая была, говорю я ей, куда уж теперь денешься. Но про себя, часом, думаю, может, и вправду жениться? А чего? Гмина все молодеет. Куда ни глянешь, везде хихикают, краснеют, а в тебе как что-то обрывается. Но попробуй женись. Сейчас скажут: ты что, того? На такой должности надо быть как слеза. Придется с Юзькой век коротать. Хотя жаль, брат. Ты вот на тот свет собираешься, а седых волос у тебя раз, два и обчелся. А я седой как лунь. Отчего? Оттого, что все думаю и думаю. А тут еще надо правильно думать, как положено, согласно инструкциям, а не как тебе взбрендится. И по-хозяйски. Справедливо. Прогрессивно. Вот и посчитай, сколько выходит этого думанья. Служебного времени уже не хватает, брат. Нужно и дома думать. При тебе жизнь была другая. Ты во время работы в шинок мог пойти. А то три дня совсем не являться. Попробуй теперь. Пусть только заметят, что председатель пьет. Но, скажу я тебе, иной раз с удовольствием бы напился до чертиков. Чтоб хоть ненадолго обо всем этом забыть. На дворе ночь, люди спят, а я ворочаюсь с боку на бок и думаю, к примеру, кому дать цемент, кому не дать. И все больше — кому не давать. Дать-то можно бы всем. Только откуда взять? Люди с этим строительством свихнулись совсем. Юзька моя и то просыпается: хватит тебе ворочаться. Думает, думает. Так и так ничего не придумаешь. Лучше помолись. А что, я б когда и помолиться не прочь. Но как при такой-то должности? Помолись-ка ты за меня, Юзя, авось и с моей души тяжесть спадет. Видишь, старая жена тоже может пригодиться в трудное время. А у молодой бы одно только было на уме. Ты не думай, что я тебе подписать боюсь. Столько лет подписываю, и сходит. Пожелал бы ты, скажем, двор зацементировать. Я подписываю, и точка. Или сделать ступеньки к крыльцу. Подписываю, беру на себя. Ноги у тебя ни к черту, а инвалидам мы идем навстречу, вот и объяснение есть. Или хотя бы нужник. Подписываю, на то воля божья. Хозяйственная постройка, не хозяйственная, можно еще поспорить. Но склеп — это склеп. Смерть, загробная жизнь, вроде к богу имеет отношение. Ну не для всех, конечно. Для некоторых ты был — и нет тебя. Хотя я бы в таких делах никому верить не стал. Человек, худого не говоря, штука сложная, хитрая. Никогда не знаешь, куда повернет. А у нас все на жизнь нацелено. Только и слышишь — по радио говорят, по телевизору показывают, в газетах пишут, на собраниях обсуждают. Неподходящее время ты выбрал, брат. Нам положено жизнь улучшать. И правильно. Люди заслужили лучшую жизнь. Больно долго мы на тот свет уповали, там, думали, будет лучше. Там справедливей. Там ангельские хоры. Здесь должно лучше быть. И будет! Вон мы на последнем собрании постановили дорогу до Зажечья проложить, автобусы ходить будут. А где дорога, там и мост. Телеги перестанут тонуть. Молодежь о стадионе мечтает — построим и стадион, пусть уж лучше мяч гоняют, чем пьют. Дом культуры б не помешал. Будет и дом культуры, не сразу, но будет. А если хочешь знать, мы и о водопроводе подумываем. Хватит, находились с коромыслами к роднику. Открутишь кран — вода бежит. А хорошо пойдут дела, и речку нашу когда-нибудь запрудим, будет озеро. Домиков понастроим, приедут дачники. Жизнь настанет, эх! Может, и рыбка будет. Мы еще с тобой как-нибудь порыбачим. И фазанов в полях завести планируем. Привезем и выпустим. Ты себе косишь, а на твоем поле фазан. Сразу работа веселей пойдет. Вдобавок они колорадского жука истребляют. А шинок под книжный магазин отдадим и взамен построим предприятие общественного питания. Пока была старая дорога — и шинком обходились. А теперь проезжих больше, чем местных, надо и о них подумать. Мажец пообещал деревянную соху. Повесили б ее над дверью, и название готово: «Под сохой». Еще думаем хор организовать. Сколько можно каждому у себя в халупе петь. Да и старики умирают, а с ними песни. А как-нибудь весной обсадим новую дорогу деревьями. У нас даже лозунг есть: посадишь дерево — получишь тень. Назначим по два дерева с гектара. Вязы, липы, акации. Увидишь, как станет зелено. А ты ко мне со своим склепом. Я тебе уже сказал, склеп — это загробная жизнь. Кого на тот свет тянет, у того, получается, на этом нет желанья жить. Да так рассуждать — уж лучше б ты не платил налогов. Налог в крайнем случае можно списать или в рассрочку взимать. А кому жить не хочется, тот, значит, назад глядит, сознательность у него, значит, не на высоте. Ой, Шимек, Шимек, и когда ты, брат, наконец холопскую душу в себе изживешь? Барщина сто лет как отменена. Санацию уже мало кто помнит. Да и оккупацию позабудут вот-вот. И самое время. Сколько можно старое ворошить. Запутаешься, где право, где лево. О будущем помыслить пора. А ты от будущего склепом отгородиться хочешь, да? Тебе плевать — ты помирать собрался! А как мне, в случае чего, объяснять, зачем на тот свет раздаю цемент? Получается, выделяю на строительство склепов. Ты-то лучше других знаешь, что я всегда неверующий был. Ни елки, ни вертепа никогда у меня не видал. И колядников я гнал как собак. И всегда верил только в лучшую жизнь. Лучшая жизнь была моей вифлеемской звездой.
Сборник включает повести трех современных польских писателей: В. Маха «Жизнь большая и малая», В. Мысливского «Голый сад» и Е. Вавжака «Линия». Разные по тематике, все эти повести рассказывают о жизни Польши в послевоенные десятилетия. Читатель познакомится с жизнью польской деревни, жизнью партийных работников.
Меня мачеха убила, Мой отец меня же съел. Моя милая сестричка Мои косточки собрала, Во платочек их связала И под деревцем сложила. Чивик, чивик! Что я за славная птичка! (Сказка о заколдованном дереве. Якоб и Вильгельм Гримм) Впервые в России: полное собрание сказок, собранных братьями Гримм в неадаптированном варианте для взрослых! Многие известные сказки в оригинале заканчиваются вовсе не счастливо. Дело в том, что в братья Гримм писали свои произведения для взрослых, поэтому сюжеты неадаптированных версий «Золушки», «Белоснежки» и многих других добрых детских сказок легко могли бы лечь в основу сценария современного фильма ужасов. Сестры Золушки обрезают себе часть ступни, чтобы влезть в хрустальную туфельку, принц из сказки про Рапунцель выкалывает себе ветками глаза, а «добрые» родители Гензеля и Гретель отрубают своим детям руки и ноги.
Аннотации в книге нет.В романе изображаются бездушная бюрократическая машина, мздоимство, круговая порука, казарменная муштра, господствующие в магистрате некоего западногерманского города. В герое этой книги — Мартине Брунере — нет ничего героического. Скромный чиновник, он мечтает о немногом: в меру своих сил помогать горожанам, которые обращаются в магистрат, по возможности, в доступных ему наискромнейших масштабах, устранять зло и делать хотя бы крошечные добрые дела, а в свободное от службы время жить спокойной и тихой семейной жизнью.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В каждом доме есть свой скелет в шкафу… Стоит лишь чуть приоткрыть дверцу, и семейные тайны, которые до сих пор оставались в тени, во всей их безжалостной неприглядности проступают на свет, и тогда меняется буквально все…Близкие люди становятся врагами, а их существование превращается в поединок амбиций, войну обвинений и упреков.…Узнав об измене мужа, Бет даже не предполагала, что это далеко не последнее шокирующее открытие, которое ей предстоит после двадцати пяти лет совместной жизни. Сумеет ли она теперь думать о будущем, если прошлое приходится непрерывно «переписывать»? Но и Адам, неверный муж, похоже, совсем не рад «свободе» и не представляет, как именно ею воспользоваться…И что с этим делать Мэг, их дочери, которая старается поддерживать мать, но не готова окончательно оттолкнуть отца?..