Камень для Дэнни Фишера - [36]

Я сел на троллейбус Ютика-Рейд на площадке под мостом и держал коробку на коленях весь долгий путь через мост, через Уильямсбург и, наконец, вот Флэтбуш. Я вышел из троллейбуса на Кларендон-роуд, а коробка в руках казалась такой тяжелой, пока я шел по знакомым улицам. Я представлял себе, как она бежит за мной, помахивая хвостом. Мне даже слышался ее лай, когда она встречала меня. Мне виднелся ее прекрасный рыжевато-коричневый мех, и я как бы ощущал его шелковистую мягкость, когда гладил ее по голове. Я ощущал ее прохладный, влажный язык, лизавший мне уши, когда я становился на колени, приветствуя ее.

Когда я добрался до дома, было уже темно. Я остановился на улице поглядеть на него. Окна в нем были широко раскрыты, зияющие и пустые. Мы выехали только сегодня утром, но у него уже был отрешенный, заброшенный вид. Я посмотрел в обе стороны улицы, не видит ли кто-нибудь меня. Улица была пуста.

В доме Конлонов кое-где горел свет, когда я тихонько прошел по проулку, но меня никто не слышал. Я пошел на задний двор и положил коробку. Так будет правильно. Здесь она жила, здесь и будет покоиться.

Там, где она была счастлива.

Я осмотрелся. Мне понадобится лопата, чтобы зарыть ее. Интересно, осталась ли еще та лопата в подвале, которой мы выгребали золу. Я направился к дому. Затем остановился и пошел обратно к ней. Она не любила оставаться одна.

У меня в кармане все еще был ключ, и я открыл дверь. Я внес коробку в дом и положил ее на ступенях кухни. В доме было темно, но свет мне был не нужен. Я его знал наизусть.

Я спустился в подвал. Лопата стояла рядом с угольным баком, там где она всегда и была. Я взял ее и пошел назад по лестнице. Хотел было взять ее с собой на улицу, пока буду копать могилу, но передумал и оставил ее на ступеньках кухни. Она всегда робела при лопате.

Я старался копать как можно тише, мне не хотелось, чтобы кто-нибудь услышал. Холодный ночной ветер стал хлестать мне в лицо, но мне все было нипочем. В своей цигейковой куртке я даже вспотел. Когда яма оказалась достаточно большой, я вернулся в дом, взял коробку и вынес ее на улицу.

Там я осторожно положил ее на землю. Когда я встал и взялся за лопату, в голову мне пришла мысль, а что, если она не умерла? Что, если она еще жива?

Я опустился на колени, поднял створки коробки, приблизил лицо к ящику и прислушался. Ничего не слышно. И все же я не верил сам себе. Я сунул руку в коробку и пощупал ей морду. Тепло уже ушло из ее тела. Медленно закрыл я коробку и поднялся на ноги.

Когда я засыпал ее землею, на глазах у меня выступили слезы. Молятся ли о собаках? Я не знал этого, поэтому прочел ей молитву. Она беззвучно слетела у меня с губ в ночи, и наконец земля выровнялась над ней. Я утоптал землю ногами. Взошла луна, и ее холодный зимний свет отбросил таинственные тени во дворе. Она любила холодную погоду, при ней она становилась живой и бодрой, ей хотелось побегать. Я пожелал ей хорошей погоды там, где бы она не оказалась.

Не знаю, сколько простоял я там с лопатой в руке, но, когда отвернулся, то совсем озяб. Слезы струились у меня по щекам, но вслух я не плакал.

Я вернулся в дом и, ни о чем не думая, поднялся к себе в комнату.

Приставил лопату к стенке и подошел к тому месту, где стояла моя кровать.

При ярком свете луны из окна на полу были видны отметины там, где Рекси обычно спала у меня под кроватью. Я лег на пол и заплакал. Соленая горечь слез стекала мне в рот, пока тело мое реагировало на скорбь души. Наконец я иссяк и отупело поднялся на ноги. Не оглядываясь, я вышел из комнаты, прошел вниз до лестнице и вышел из дому.

Когда я выходил из проулка, толстый Фредди Конлон возвращался домой.

Он с удивлением посмотрел на меня. — Дэнни! Что ты тут делаешь? — спросил он. — Что-нибудь забыл?

Я прошел мимо него, ничего не ответив, а он остался стоять на улице позади меня. Да, я что-то действительно забыл. Даже больше, чем предполагал.

Часы в витрине ювелирного магазина на углу Клинтон и Дилэнси-стрит показывали девять часов, когда я свернул и пошел вдоль квартала. Я двигался как во сне. Вокруг меня толпился народ, кругом был шум и сутолока, но я ничего не видел и не слышал. В теле у меня клокотала глухая боль и саднило лицо там, где меня ударили.

Я уже был на ступеньках дома, когда вдруг очнулся. Услышал шум транспорта, голоса людей. Я посмотрел вокруг, как будто бы видел все в первый раз. Свет из кондитерской на углу, казалось, манил меня. Ватага ребят все еще болталась у входа. Я спустился с крыльца и направился к этому углу.

Там я остановился и посмотрел на шайку, стоявшую у входа. Его там не было. Спокойно понаблюдав за ними некоторое время, я уже было собрался уходить, как вдруг увидел его. Он был в кондитерской, сидел за стойкой и потягивал молочный коктейль.

Я тихонько вошел в кондитерскую. Он сидел спиной к двери и меня не видел. Я похлопал его по плечу. Он обернулся. На лице у него промелькнуло узнавание.

— Выйдем, — махнул я рукой.

Он посмотрел на меня, потом на других ребят в кафетерии. Я не дал ему времени на раздумье, и снова ткнул его в плечо, на этот раз жестко.

— Выйдем, — повторил я грубым и безучастным голосом. Он оттолкнул от себя стакан и встал. — Сохрани его для меня, Мойше, — сказал он продавцу с гонором. — Я вернусь через минуту.