Камень, брошенный богом - [2]
…Хорошее начало кошмара. Вишу вниз головой. Ноги, захлестнутые тугой удавкой, глядят в высоту босыми пятками. В низу под макушкой жадно клацает ржавыми ножами гильотина. Возряюсь на окружающее что баран на новые ворота. Стены и стеллажи незнакомого помещения украшены огромным количеством пыточного инструмента. Любой музей инквизиции позавидовал бы разнообразию собранных экспонатов. Однако отсутствие пыли на раритетах, и легкий творческий бардак подсказывают — выставочные экземпляры в ходу.
У верстака, под бра из человеческого позвоночника, на уголке задрапированного плюшевой тканью сундука, примостился щуплый дедок в докторском халате. Меня он упорно не замечал, поглощенный листанием "Плейбоя" и разглядыванием панорам и ракурсов заголенных молодок.
— Эй, батя! — прохрипел я, подозревая у себя рецидив белой горячки.
Дедок, использовав, как закладку мумифицированное ухо, отложил журнал. Поправил ирокез зажатой в деревянные тисы голове и довольно вздохнул.
— Очнулся, голубец!
— Очнулся, — согласился я. В памяти всплыло имя. Малюта Скуратов.
Дедок нырнул за стеллаж с образцами гробов и тут же вернулся, таща огромный фолиант. Бухнул книгу на верстак, и, слюнявя вымазанный в дегте палец, быстро перелистал насколько страниц.
— Ну, босяк! — добродушно удивился Малюта, тыкая в книгу.
Подо мной хищно клацнула гильотина.
Пьянство до добра не доводит, — напомнил я себе и со всем жаром загубленного таланта философски высказал Скуратову. — У каждого свой крест.
— Ага, — вняв тонкой горечи моего слова, согласился дедок, — Еще есть соображения?
— По поводу? — уточнил я.
— Как же! Жизнь штука тяжелая, судьба играет человеком, удача повернулась задом.
Возможно, я бы пустился в пространные рассуждения о не размыкаемом круге претерпеваемых невзгод, но Скуратов бездушно поторопил меня.
— Жалься, жалься! Слушаю!
Влепить бы старикану в ухо. За черствость и не отзывчивость.
— Дак чё? Реки! — подогнал меня дедок, озабочено хлопоча у ржавого рубильника. Не дождавшись, одобрил мое молчание. — И то верно разговорами дело не справишь. — И шумно сдув пыль с рук, спросил. — Значит, про Весы Истины не знаешь?
— Не знаю, — огрызнулся я.
— Но догадывался?
— И не догадывался!
Малюта посмотрел из-подо лба и почесал затылок.
— Не беда, — успокоил он. В руке у него появилась (Кио, мать его!) указка. — Ты, посредством Верви Судьбы…, — указка задержалась на петле сдавившей мои лодыжки, — …соединен с механизмой Весов Истины. — Малюта отсалютовал вверх потолочного пространства. — А это…, — он постучал по рубильнику, — …включатель механизмы.
Не! Без дураков, брошу пить, — запоздало зарекся я, холодея и от не посильности принятого решения и от дурных предчувствий вызванных манипуляциями Скуратова.
— Я задействую рубильник, и механизма Воздаяния сработает, посредством удлинения Верви Судьбы на величину твоего… Про что подумал охальник? Грехопадения! — голос дедка стал торжественно грозен. — И воздастся!
Такелаж с пеньковой удавкой и фрагментом электрического стула был мне крайне не симпатичен. Больно походил на всамделишный.
— Начал за здравие…, — заключил я из услышанного, лихорадочно соображая, как выкрутится из сложившейся ситуации.
— Закончу не сумлевайся за упокой, — дедок гоголем прошелся по комнате, продолжая говорить. — Далее! Разверзнется под тобой бездна и в зависимости от того, как прожил жизнь, опустишься в низ.
— Тут же гильотина! — прикинувшись плохо соображающим, напомнил я Малюте.
— Не гильотина, а Ножницы Возмездия, — поправил дедок. — Они чикнут и все. Свободен!
— Э! Э! Э! А если они меня чикнут? — запаниковал я. За столь малое время в голову не пришло ни единой спасительной мысли.
— Такое случается. И ознаменует, что в тебе, окромя паскудства, имеется и хорошее. А хорошее не может быть низринуто в бездну.
Для убедительности слов дед скинул с сундука плюшевую драпировку. Сундук оказался морозильным ларем, какие устанавливают в мясных магазинах. Под стеклом, на полках, только без ценников, лежали: ступни, голени, ягодично-поясничный отдел, полтуловища, и туловище целиком, но без головы.
Не успеваю раскрыть рта. Отвесив мушкетерский реверанс, дед отжал рубильник вверх. Механизм послушно пришел в действие. Опускаясь, я заорал во всю мочь. Ржавые лезвия коцнули под коленками. Падаю, исторгая нечеловеческий вой…
…Ору, выворачивая легкие. Когда воздух кончается, быстро вдыхаю и снова ору! В одной из пауз веселый басок успевает сказать.
— Хорош визжать то!
Осекаюсь на выдохе и открываю глаза.
Покоюсь на низкой лавке накрытый грязной простыней. Передо мной волосатый пузан в неопрятном переднике патологоанатома небрежно опирается на ухват. Маленькие глазки на огромной лысой голове смешно стреляют туда-сюда. Поросячий пятачок нахально наморщен. Уши острые, в одном — казацкая серьга.
— Well come to hell!
— Чего? — огорошено спрашиваю я, вспоминая перевод.
— Добро пожаловать в ад, деревенщина малограмотная! — довольно хрюкнул пузан.
Затравленно озираюсь. Внутри меня холодно, будто проглотил льдину.
Пещера. Необозримо огромная, черная и пустая. Несмотря на необъятность её размеров, испытываю гнетущее ощущение тесноты и скученности.
