Камень астерикс - [63]
Он топнул ногой.
Вильгельм, как ни в чем не бывало, извлекал из пилы мелодичные звонки, а баронесса играла, и только профиль ее был бледен, словно вырезанный из бумаги.
Лакей оторопел, трусливо уронил челюсть, колени его подогнулись и повисли, как плети, руки.
— Ваше сиятельство, ва, ва, ва… прошу меня извинить… я нарочно не дерзал ложиться спать, единственно, чтобы услужить вашему ва, ва, ва сиятельству.
— Ты глюпый, смехотворный, такой жалький, — умилосердись, проговорил барон. — Надо понимайт, каким господам ты делаешь слюжба. Фуй, пошел прочь. Спокойной тебе ночи… Чичас. И чтобы до утренний завтрак я не видел твоя физиономия.
— Слушаю-с, ваше сиятельство.
— Но я же тебе, голюбчик, рюсский язык каварю! — страшно выпучив глаза, вскричал барон.
— Не прикажете ли…
— О, несносный дюша. Все есть.
— А сельтерской выкушаете?
— Ты приставал, как банный лист к спина, — заорал барон и бесцеремонно приподнял полу своего пиджака.
— Я оченно виноват перед вашим сиятельством… Но…
— Э, ты раскофариваешь? Ты не хотел пробовать мой смычка? — с добродушным гневом сказал барон и замахнулся на лакея.
Лакей понял, что это не шутка, перестал трусить, сонное лицо его даже оживилось и, смешно увернувшись от удара, он с искренним хамским умилением произнес:
— Сразу видно настоящих господ.
Когда он исчез, Вильгельм вытянул лицо.
Барон потряс головой.
— Запри за ним дверь, — приказал он. — Не все зрячи и догадливы, как ты!
— Как это случилось, что дверь…
— Тебя следовало бы вздуть…
— До чего я испугалась! — приходя в себя, сказала баронесса.
— Но чего же? — спросил барон. — Лакей — идиот.
— Но я же вижу, что начинается что-то серьезное.
— Живей, живей, с темпераментом. Время. Время! Фуга! Вильгельм. Центр!
Вильгельм постоял с секунду-другую на ковре, которым обит был паркет, и вдруг посреди комнаты очертил острым ножом около себя круг.
И в то время, как клавиши уподобились листовому железу, потрясаемому сильной рукой и загудели, загрохотали, а струны виолончели завыли, как ураган, затрещал обнаженный паркет, посыпалась известковая смазка, окаменевшая от времени, выросла в кучу мусора у преддиванного стола, и Вильгельм-Громиловский почувствовал, как долото ударилось в подшивку, проломило ее и остановилось в бронированном цементе.
Плечи у Вильгельма были сильные, его мышцы, как стальные канаты, и яма в пол-аршина в поперечнике была выдолблена им в час с небольшим.
— Эх! — проворчал он, встряхиваясь. — Дья-воль-щи-на!
— Что? Не тяни! Торопись!
— Во-первых, да извинит меня прекрасная дама, — начал Вильгельм. — Я разоблачился вплоть до нижнего белья… жаль было бы запачкать новый костюм.
— Время! — сухо произнес барон, не сводя с него пытливого взгляда.
— Но у меня, с позволения сказать, за пазухой бегает мышонок — и это во-вторых, а я смертельно боюсь и, кажется, начну сейчас кричать благим матом. Напоролся на целое гнездо. Положим, негодяй голенький. Но смертельно щекотно.
— Вытряхивай скорей, — с отвращением сказал барон.
— Я начну визжать, — затрепетав, вскричала баронесса.
— А, в-третьих, — почти неодолимое препятствие!
Он объяснил, корчась от мышонка и норовя поймать его сквозь рубаху в ладонь, что приводило барона в ярость, — что если пустить в ход трехгранку и еще через какой-нибудь час, не раньше, прошибить свод, укрепленный с такой дьявольской предусмотрительностью, то в таком случае нечем будет вскрывать коробку с сардинками, инструмент никуда не будет годен, а действовать плавилкой на цемент — бесполезно.
— Поймал! — вскричал Вильгельм в заключение, и кровь проступила на его боку сквозь запыленную рубашку.
— Ай! — взвизгнула баронесса.
Барон закусил губу. Он выждал, пока успокоится баронесса, и сказал, подавляя гнев:
— На всякого мудреца довольно простоты. Ты не вынул из ящика сверлилку с черным бриллиантом, а ему поддаются самые твердые горные породы, а электричество под рукой.
Надо было нажать боковую пружинку, и в особом отделении оказался черный бриллиант.
— Новость? — сказал Вильгельм. — Ах, черт… Камешек — ногой отшвырнуть!
— После клюкнешь, когда дело будет сделано, — нажав смычок, остановил барон бывшего Рыжего, собиравшегося налить себе стакан ликера для подкрепления. — Осовеешь, как, помнишь, в Харькове, где из-за твоей слабости мы проворонили сто тысяч.
Вильгельм, ворча, оттолкнул стакан и приладил электрический привод к новому коловороту.
Со сказочной быстротой завертелся инструмент, завизжал, запел, зашипел и вышел насквозь. Рядом с отверстием было сделано второе, третье, четвертое. Когда же просверлен был круг в разных направлениях — долотом и ломом уже легко было выбрать по частям цемент, и Вильгельм насыпал новую кучу мусора у рояля.
— Поняла, что вы хотите делать! — все по-прежнему бледная, побелевшими губами прошептала баронесса, изнемогая от волнения. — Право же, отнимаются руки. Как раз под нами отделение Нью-Йоркского кредита! Как мне не пришло в голову раньше!
Барон дал ей отпить из бокала глоток шампанского. Тот же бокал протянул Вильгельму и, что осталось на дне, выпил сам.
Баронесса колотила по клавишам, и, несмотря на шампанское, стучали ее зубы.
