Камень астерикс
Влас Михайлович Дорошевич / Ольга Дмитриевна Форш
Русская фантастическая проза Серебряного века все еще остается terra incognita — белым пятном на литературной карте. Немало замечательных произведений как видных, так и менее именитых авторов до сих пор похоронены на страницах книг и журналов конца XIX — первых десятилетий XX столетия. Зачастую они неизвестны даже специалистам, не говоря уже о широком круге читателей. Этот богатейший и интереснейший пласт литературы Серебряного века по-прежнему пребывает в незаслуженном забвении. Антология «Фантастика Серебряного века» призвана восполнить создавшийся пробел. Фантастическая литература эпохи представлена в ней во всей своей многогранности: здесь и редкие фантастические, мистические и оккультные рассказы и новеллы, и образцы «строгой» научной фантастики, хоррора, готики, сказок и легенд. Читатель найдет в антологии и раритетные произведения знаменитых писателей, и труды практически неведомых, но оттого не менее интересных литераторов. Значительная часть произведений переиздается впервые. Книга дополнена оригинальными иллюстрациями ведущих книжных графиков эпохи и снабжена подробными комментариями.
| Жанры: | Научная фантастика, Приключения |
| Серия: | Polaris: Путешествия, приключения, фантастика №260 |
| Всего страниц: | 88 |
| ISBN: | - |
| Год издания: | 2018 |
| Формат: | Полный |
Камень астерикс читать онлайн бесплатно
Александр Вознесенский
ТА, КОТОРУЮ Я ЛЮБЛЮ
Когда я изваял статую «Совершенной», мне открылось, что один образ водил вдохновенно моим резцом.
Это была та, которую я люблю.
Когда сорвал покрывало с «Совершенной», чернь окружила ее и много смеялась. Только женщины стояли вдали, не сводя с творения моего задумчивых глаз. Но одна из них приблизилась и, смешавшись с чернью, громче черни смеялась.
Это была та, которую я люблю.
Тогда я стал у подножия моего творения и сказал:
— Братья, я обнажил перед вами «Совершенную», сбросьте и вы покрывало, чтобы открылись светлые глаза ваших душ!
Но один женский голос задорно отвечал:
— Нам платят, когда мы снимаем с себя покрывало.
Это была та, которую я люблю.
И нежданным ударом молота я разбил свое творение. Чернь молча отодвинулась, и женщины в ужасе закрыли глаза. Но, хлопая в ладоши, подбежала одна и в забаве отбросила ногою обломок мраморного девственного тела.
Это была та, которую я люблю.
Медленно поднял я этот обломок и коснулся холодными губами его холодной белизны. И в черноте толпы померк мой одинокий светоч. Зловеще прорезая воздух, пал тяжелый обломок на голову невинного и убил его.
— Безумный, — глухо заволновалась чернь.
— Несчастный, — тихо заплакали женщины, и лишь одна из них закричала:
— Злодей!
Это была та, которую я люблю.
А когда на каменном полу темницы последний земной сон сомкнул мои побелевшие веки, я видел площадь и палача, и чернь, готовых завтра справить вокруг меня кровавый праздник. И, словно Бог, я был к ним равнодушен. Потому что я видел в то же время, будто с бесконечной нежностью легла на лоб мой маленькая рука и как будто маленькая росинка катилась из глаз Совершенной.
Это была та, которую я люблю.
Виктор Гофман
УМЕР
Сегодня, после довольно продолжительного разговора о благодетельности летнего отдыха в деревне, между фразой о нестерпимости городской пыли и жалобой на однообразную скудость летних развлечений в городе, меня внезапно спросили: «А слышали ли вы, что умер Федор Федорович?»
Я вздрогнул. Нет, я этого не слышал. Значит, вот что случилось здесь, пока я отдыхал в тихой деревне, вдали от городских шумов и ежедневных новостей. Мне казалось сначала, что я этому не верю, хотя уже в первый миг я почувствовал глухой и мучительный испуг, какое-то острое и возмущенное раздражение, словно совершилось что-то нелепое и чудовищное, чего уже нельзя исправить.
Затем, в ответ на мои поспешные и взволнованные расспросы, мне были переданы подробности, показавшиеся мне столь же возмутительными и ужасными, как и первое сообщение, сделанное равнодушным тоном — между фразой о нестерпимости городской пыли и жалобой на однообразие летних городских развлечений…
Когда после этого я вышел на улицу, она вся была затоплена ослепительным солнцем. Казалось, солнце пришло в исступление, в какое-то неистовство пламенных ликований.
…Да, ничего не изменилось. Солнце ликует, как прежде, и даже ярче и исступленнее, и смерть одного ничего не меняет. Пусть даже душа его была полна кипучей избыточной жизни, — мир все так же полон, хотя более и нет его.
Умер… Но ведь он любил жизнь и не хотел умереть. Значит, это совершилось вопреки его воле? Почему же мы говорим, что он умер, а не убит — кем-то более сильным, чем он, не считавшимся с ним и его волей?
А солнце ликует. Не так же ли ликовало оно в тот день, когда, обезображенный предсмертною пыткой, беспомощно и мучительно умирал он?..
Но что же делал я в это время? С страстным напряжением старался я воскресить в своей памяти роковой день и даже час, когда совершилось непоправимое. Неужели и я был так же спокоен и равнодушен, как и природа? Неужели не мучила меня бессознательная тоска и не влекла к нему в те минуты? Но я не помнил ничего. По-видимому, это был день, как все, с пустым, спокойным ленивым времяпрепровождением, ничем не отличавшийся от каждого из остальных дней этого летнего отдыха в отдаленной деревне.
И с горьким недоумением вспомнил я наши разговоры с умершим о мировом всеединстве, о едином начале всего сущего, о неразрывной связи душ с миром и между собою…
Виктор Гофман
ОСЕННЕЕ УМИРАНИЕ
Ты сегодня опять безотчетно грустна: это осень отравила тебя своей мертвенной пышностью. Я давно слежу за тобой: как и все женщины, ты не любишь всматриваться в жизнь природы; спокойно сидя у цветного окна своей тенистой веранды, ты не замечаешь багрового разложения листьев и затаенной трагедии умирающих цветов. Но, как и все женщины, ты безотчетно близка природе, и смутными, непостижимыми настроениями отражается ее жизнь в тебе. А я только что обошел все дорожки нашего сада. Какая грусть, какое безумие! Под ногами хрустят и бессильно влачатся жесткие листья, покрытые желто-красными трупными пятнами. Клумбы разграблены ветром, и умерли, и искалечены наши лучшие цветы. Запах жаркой осени, запах натопленных теплиц, говорящий о мировом разложении.
Дай мне руку свою: знаешь, мне кажется сейчас, что все умирает. Ведь и цветение наших роз было лишь их постепенным умиранием: всякая жизнь — только смена одних частиц другими, отвоевывающими себе место, где умереть. Все, что живет, изменяется, а всякая смена есть смерть. Ведь и клеточки твоей руки вытесняют одна другую, и вот сейчас это, быть может, уже не та рука, которую несколько минут тому назад я с любовью взял с твоего колена. Да и сам я живу и меняюсь, и, значит, я каждую минуту уже не тот, с каждым дыханием я умираю. О, я чувствую его, этот запах осени, запах душных теплиц и мирового разложения! Не шевелитесь, листья, вы сорветесь сейчас и упадете на мокрую землю, не цветите, цветы… не дыши, не дыши. Не то затопит весь мир это багровое разложение, это исступленное торжество тления и смерти!..
