Камень астерикс - [59]
Иероним Ясинский
ЛУПУС СТО ПЕРВЫЙ
Илл. В. Сварога
В крытом проходе с платформы Приморской дороги на набережную Большой Невки на скамейке дремал, летом, часов в шесть дня, молодой человек в клетчатой тройке, белье монополь и в соломенной запыленной шляпе. Он был смугл, худ телом, неопрятен и черноволос. Щеки поросли синей щетиной, усы походили на пиявки, присосавшиеся к ноздрям. Нос — крупный, с горбом. В ослабевшей руке он держал дорогой камыш[18] с золотой монограммой под графской короной.
Так дремал он целый час, уронив голову на спинку скамейки. Пассажиры шли с платформы и на платформу: озабоченные, торопливые дачные мужья, дети, барыни и барышни в модных и немодных шляпах — и никто не обращал на него внимания.
Вдруг небрежно, но богато одетый барин лет сорока, сытый, откормленный, с двойным загорелым подбородком, со счастливыми выпуклыми синими глазами, шедший об руку с хорошенькой востроносенькой дамочкой с бледно-золотыми волосами и в розовой легкой, как мечта, шляпке, остановился шага за два до дремавшего молодого человека и сказал по-французски:
— Посмотри налево, вылитый наш Рыжий.
Дамочка повернула свой хорошенький носик в сторону молодого человека и весело проговорила:
— Только без бороды и перекрашенный. Стал брюнетом.
— Конечно, он! — радостно и вместе насмешливо подтвердил сытый барин. — И палка моя, то есть не моя, а графа Венцлавского, которым я был в счастливые годы моей юности, еще до встречи с тобой.
Тут бывший граф Венцлавский уверенно подошел к дремавшему молодому человеку и хотел взять у него из рук камыш.
Но бывший Рыжий крепко уцепился за палку и не выпустил из рук. Он приподнял голову на отекшей шее и сонными глазами воззрился в графа. Радость и испуг вспыхнули в его зеленоватом взгляде, а улыбка растянула тонкие губы и отодвинула черных пиявок к ушам:
— Кого вижу? Граф? Какими судьбами?.. Или я ошибся… барон Розенкранц? И баронесса?..
Изящная чета ответила ему дружеской улыбкой. Так после долговременной разлуки встречаются где-нибудь на платформе бродячие артисты.
— Послушай, Рыжий, или, вернее, Черный, смотрю на тебя и дивлюсь. Что с тобой? Ты опустился или подстерегаешь какую-нибудь мышь? Твой грим бросается в глаза. Ботинки просят каши. Одинок?
Бывший Рыжий вздохнул, ухмыльнулся и подвинулся на скамейке, чтобы очистить место.
Но господин, согласившийся быть бароном, засмеялся и отрицательно покачал головой.
— Нас скомпрометирует твое соседство. А между тем, сама судьба послала тебя. Мы наметили, правда, довольно дельного малого. Но только талант, а у тебя гений… Ну и, как всякий гений, ты по-прежнему нищ, как бездомный пес. Признайся, веришь в судьбу?!
— Да, да. Сегодня пришлось стибрить со столика булку. Я спал и переваривал. Я коллективист и я бездарен, когда одинок.
— В этом я никогда не сомневался, — сказал барон. — Ты был невыразимо глуп, когда поссорился с нами.
— Тогда вы забрали львиную долю.
— Потому что мы — львы!
— А я — осел, пес?!
— Положим, и осел, но главным образом — вол, великолепная рабочая скотина… Не сердись, старый друг, мы тебя озолотим. А верно — на юру самое место для нашей беседы. Все бегут мимо, сломя голову. Люблю толпу. Толпа — как стадо баранов. Было время, когда я плавал в толпе, как селедка в море. Товарищ, я тебе дам, — он вынул бумажник и порылся в нем, — портрет этой прекрасной дамы. А ты — ну, не радуйся так, а то на тебя смешно смотреть — а ты смахай в магазин и оденься получше; и белье чтобы было джентльменское. И приезжай немедленно по этому адресу. Да, я — барон Игельштром, так что ты почти не ошибся. И мы вместе…
— Вспомним старину? — сладко сказал бывший Рыжий.
— К черту. Обсудим ближайшее будущее.
— Дело большое?
— Огромное!
Глаза их встретились, и взгляды потонули друг в друге.
— Итак, до вечера.
Баронесса поворачивала головку, как хорошенькая птичка с розовым хохолком, отливающим металлическим блеском, и слегка ударила своего спутника перчаткой по руке.
— Сейчас, ангел мой!
Повинуясь баронессе, барон кивнул своим двойным подбородком бывшему Рыжему и направился к выходу на улицу.
Там чета вскочила в подползший и остановившийся трамвай.
А вслед за бароном и баронессой в прицепной вагон сел бывший Рыжий.
Номер, который занимали бароны Игельштром, муж и жена, выходил окнами на Морскую. В высокие и широкие полуциркульные хрустальные стекла бельэтажа вонзались лучи, отбрасываемые озаренными закатным солнцем золотыми литерами вывесок. Номер был полуторный. В нише, занавешенной гранатовым бархатом, стояла двойная бронзовая кровать. Несколько сундуков и чемоданов были наполнены баронским багажом. В углу, ближе к дверям, стоял рояль. На рояле лежал большой футляр. Всюду по комнате были разбросаны в пестром беспорядке шелковые галстуки, ленты, кружевные лифчики, ажурные чулки, пудра, щетки, гребенки, духи; сверкало дорогое ручное зеркальце, и на полированном палисандре преддиванного стола золотым кружком с бриллиантовыми искрами выделялись драгоценные дамские часики.
В номере барон бросился на оттоманку и позвонил.
Утомленный лакей в черном фраке на коленкоровой подкладке вошел с потупленными глазами.
