Камчатка - [25]

Сопротивляться я не мог – ведь я был связан. По вкусу клейстер был как тесто для пиццы, замешенное на «Несквике».

– Я заключенного очерняю. Разве ты не слышал, как папа сказал?

Поужинали мы молча, втроем. Одни, без мамы. Не-разогретыми остатками давешнего асадо, нещадно поливая их майонезом. Час был уже поздний. Мы созерцали гостиную и столовую, превращенные нами в зону стихийного бедствия: изгвазданные кресла, детали разобранных часов, органические отходы, – пытаясь прикинуть в уме, сколько сил на это затрачено. Никто еще с таким блеском не демонстрировал, как возрастает энтропия. Никто еще не создавал такого памятника второму началу термодинамики (это закон, гласящий, что физические тела в состоянии упорядоченности обычно остаются недолго – скатываются в состояние хаоса). Но все было напрасно. Даже кавардак вселенского масштаба не смог наколдовать маму.

Когда, смирившись с поражением, мы решили хотя бы помыть посуду, оказалось, что вода кончилась. Мы забыли наполнить бак.

30. Решение, принятое на рассвете

Дачный поселок, где мы обосновались, был не самым шикарным: участки маленькие, дома в основном вроде нашего – неказистые, примитивные постройки. Многие так и стояли без отделки – дожидались, пока владелец разбогатеет или, наоборот, продаст недостроенное гнездышко каким-нибудь энтузиастам ремонта. Многие дачи почти весь год пустовали: хозяева появлялись лишь летом да иногда на выходные. От наших ворот до ближайшего шоссе надо было пять минут ехать на машине. Улицы были немощеные, участки огорожены сетчатыми заборами и обсажены молодыми тополями; гибкие деревья худо-бедно скрадывали казарменную прямолинейность границ.

Ранним утром в будни в поселке царила тишина, бьющая по ушам не хуже, чем вой сирены. Иногда ветер доносил стрекотание кузнечиков или обрывки радиопередач, но преобладало безмолвие: всепоглощающее, звенящее в ушах. Его было невозможно не слышать.

Когда диктор извещал: «Наши передачи закончены, до завтра», Гном, обессилев, моментально засыпал. Телевизор был для него солнцем: Гном вместе с ним включался и отключался. Капитуляция Гнома перед сном означала, что в доме установился штиль. Все шумы звучали под сурдинку: мы тихо-тихо мыли посуду, чистили зубы, поворачивали ключи в замках, опускали щеколды, перешептывались перед сном – и не только потому, что боялись потревожить Гнома. Просто тишина внушает к себе благоговейное уважение.

Я еще не спал, но уже лежал в постели с книгой. Тут-то я и услышал, как с дальней границы области штиля окликает меня «ситроен». В полной тишине мотор нашего «ситроена» слышен за несколько кварталов. Он надсадно ревет, как двигатель нормальной машины, когда она буксует в песке.

Хлопнула дверца, донеслись глухие голоса родителей.

Через пять минут мама зашла к нам. Гном крепко спал. Он прижимался щекой к пластмассовому Гуфи, и потому его лицо казалось измятым.

Мама села на мою кровать и сообщила, что привезла мне новый выпуск «Супермена», но его задержали на таможне. (Это значило, что сначала журнал прочтет папа.) Я поцеловал ее, искренне тронутый такой заботой. В те времена я был фанатом Супермена. Мы, суперменисты, обожали своего кумира за необычайные способности и яркий костюм. Наши сердца сладко замирали при виде очаровательной Лоис Лейн.[31] Мы с трепетом ждали выхода мексиканских журналов (новый выпуск публиковался раз в две недели) и презирали бэтменистов – они безнадежно отстали от жизни.

Покосившись на Гнома, мама спросила, много ли у меня с ним было хлопот. Вообще-то, если учесть ситуацию, Гном держался молодцом – сносил лишения со стоицизмом, которого мы от него и не ожидали. Мама спросила:

– А у тебя как настроение?

Я вздохнул. Мне не хотелось выглядеть большим нюней, чем Гном, но, если честно, я по всему тосковал. По Бертуччо. По девочке, которая мне нравилась (Мара с английского факультатива, жуткая кокетка, еще почище Барби). Я тосковал по своей кровати и своей подушке, по книгам и велику, по самолетикам и крепости с подъемным мостом, и по «юнкерсу», который подарил мне дедушка, и по своим альбомам с рисунками, по парусному фрегату и по моторной лодке на батарейках, по радиоуправляемому «мерседесу» и гоночным машинкам, еще не доломанным моим братом, по настольной игре «Землевладелец»[32] и по луку из стекловолокна; тосковал по моему собранию комиксов «Ниппур из Лагаша»,[33] и журналам издательского дома «Новаро», и пластинке «Битлз», которую Ана мне подарила, когда ей надоели наши звонки.

– Нормально, – сказал я.

Она поинтересовалась, что это я читаю. Я рассказал, как нашел книгу, и показал ей собственноручный автограф Педрито и открытку от Бебы и Чины – все вещественные доказательства, на которых держалась моя версия биографии нашего предшественника. Честно говоря, мне было жалко Педро. Наверно, он очень расстроился, потеряв книгу про Гудини; сам я всегда болезненно переживал утраты. Но мама меня разубедила – сказала, что Педро скорее всего оставил мне книгу и открытку специально: в подарок, в знак гостеприимства. Продолжил цепочку, которую наверняка начал какой-нибудь другой мальчик, живший на этой даче до Педро (интересно, а он-то что подарил Педро, как выказал свое гостеприимство?). А теперь мой черед – надо заранее подыскать подарок, ведь когда-нибудь мы отсюда съедем.