Кама с утрА. Картинки к Фрейду - [2]

Именно ОНО диктует нам наш путь по жизни, в течение которой мы постепенно умираем. Уже в момент рождения начинается путь к смерти. Каждый умирает своей жизнью. Той, которую диктует ему его подкорка, от которой не избавиться… которую не убить. Потому что вместе с ней умрёте вы сами…

Так думаю я. Вы можете считать по-другому. Ваше право. Впрочем, право не ваше, а вашей подкорки. Согласиться со мной или спорить… будет решать она. Она повелевает вами, диктует мысли и поступки. Не согласны? Ну, ну…

Вера

1.

— Кама с утрА выглядит как жеваный пряник, но не надо огорчаться, ещё пять минут…. Дольку ледяного огурца на веки и горячий кофе внутрь и буду в норме… — ритуально повторяю я ежедневно, разглядывая себя в зеркале. Ежедневно расстраиваясь, и ежедневно успокаивая себя.

Отражение не радует. Возраст проглядывает. Там морщинка, тут намёк на складку, здесь лёгкая отёчность. Пока ещё лёгкая. Лет десять назад всего этого не было и в помине, даже если не спала всю ночь. Не просто не спала, ворочаясь с боку на бок, не спала, забыв про сон, кувыркаясь в безумном ритме дурных привычек. Теперь не пью, не курю, всю свою энергию пустила в мирных целях, но видок всё равно уже не тот:

— Эх, Кама, бедная Кама… особенно с утрА…

Кама — прозвище со времён школы. Производное от фамилии Каманина. Нормальная фамилия, нормальная кличка. Кто-то, не помню кто, когда-то давно сократил мою фамилию до этого короткого слова. Так делали все. Зайченко стала Зайкой, Шурафетдинова звали Шуркой, забыв его настоящее имя Борис, ну, а я вот стала Камой. С тех пор утекло много всего прочего, с одноклассниками я давно не общаюсь, и мало кто в моём сегодняшнем окружении знает, что я — Кама. Как впрочем, мало кто знает, кто я вообще…

Я и сама иногда забываю, кто я. Стараюсь забыть. Но прошлое выползает из под самых дальних залежей подсознания, и чёрными кляксами проявляется в моих снах. Воспоминания не спрашивают меня хочу ли я их помнить и видеть. Пережитое когда-то является ко мне сегодняшней в сновидениях принудительным порядком. Сны снятся по собственному сценарию. Рисуются в голове, задурманенной ночным морфием, независимо от твоих желаний. Ты гонишь неприятные воспоминания, пытаешься не думать об этом днём, но ночными кошмарами они пробираются в мозг и копошатся, разрывая голову нестерпимой болью.

Многое из памяти я вычеркнула толстым фломастером так густо, что невозможно угадать даже часть картинки. Стёрла как ненужные файлы из памяти компьютера. Но Камой я люблю себя называть. В этом есть что-то по-детски трогательное. Особенно хорошо это имя успокаивает, когда становится жаль себя, а пожаловаться некому. Мне ведь совсем некому жаловаться. Некому…

— Кама, бедная, Кама, — говорю я сама себе, и становлюсь ещё более беззащитной, более несчастной.

2.

В то утро было всё, как всегда…

Тишину резанул судорожный звонок будильника. Круглый, допотопный металлический монстр, неизвестно откуда взявшийся в нашей современной квартире, буравил сонные мозги.

Максим спал как убитый, то ли на самом деле не слыша трезвона, то ли делая вид, что не слышит. Я же слышала трель даже из своей спальни. Мы давно спали с Максом в разных комнатах.

Я встала и прямо в ночной рубашке зашла к нему. Лёжа на боку, натянув одеяло на голову, он сопел, не шелохнувшись. Будильник бился в истерике, дрыгаясь в конвульсиях всем своим пышнотелым корпусом, словно в бешенстве, что на него не обращают внимания.

Хлопнув по железному колпачку ладошкой, я вырубила трель, и, тронув мужа за плечо, пробурчала:

— Вставай, не слышишь? Труба зовёт…

Максим непонятливо захлопал глазами, как слон ушами в минуту смертельной опасности. Наклонившись к его лицу, я почувствовала неприятный запах изо рта.

— Да, нет, это не слон… это Змей Горыныч! И что только пил вчера? — подумала про себя, а вслух сказала, — вставай, чёрт возьми… как ребёнок, в самом деле. Каждый день одно и то же.

С трудом разлепив веки, Максим посмотрел на меня. В глазах мелькнуло лёгкое понимание, хотя взор ещё туманился предутренними видениями. Продолжая хрипеть и скрипеть, он оставался лежать, не пытаясь приподняться. Блаженное выражение лица, полусонный взор в никуда и своеобразные стоны, а также лёгкое шевеление под одеялом в районе паха, навели на мысль:

— Дотрахивает не дотраханную во сне очередную тёлку, — не зло подумала я.

Максим потянулся. Потом резко сунул руку под одеяло и яростно стал чесать низ живота.

— Как бы ни принёс в дом заразу, — пронеслось в голове. — От этого любителя секса всего можно ожидать.

Вернувшись к себе, я накинула на голое тело любимый шёлковый халатик цвета бирюзы, шедший к моим глазам, уселась на пуфик перед зеркалом и занялась утренним макияжем — всматриваясь в отражение, заработала пальцами, размазывая крем по белой коже.

— Вечером в постель не загонишь… а утром валяется, не добудишься, — с раздражением думала я, продолжая кончиками пальцев утрамбовывать влажную массу на висках.

В глубине души я понимала, что злюсь напрасно. Злюсь просто так. Потому что ночью опять пришлось видеть то, о чём вспоминать не хотелось. На самом деле Максим не страдал безответственностью и, хотя подъёмы по утрам давались ему с трудом из-за его «совиной» натуры, обычно поднимался без подталкивания с моей стороны. Повода, ругаться на нежелающего вставать с кровати супруга, не было. Но была причина…