Калямбра - [60]

Он все сделал правильно. Как в замедленном кино, и как будто не с ним все происходит. Защитная реакция организма. Все видишь как со стороны.

Подводники себя ведут не так, как все люди. Они могу сидеть, ждать смерти и анекдоты травить. Так на «К-8» было. Сидели, глотали угарный газ и анекдоты рассказывали. Их потом достали, но кое-кто из них задохнулся.

* * *

Женщина в садике перед домом, обращаясь в кусты: «Брось палочку!»

Я шел мимо. Сочетание этих двух слов, а так же варианты «Кинул палочку!» или «Палку кинул!» – у военных напрямую связаны с половыми отношениями. Так что, слушая тетку, уговаривающую кого-то в кустах «бросить палочку», я даже… зарделся.

* * *

Слова – всего лишь особый вид вибрации. Они так все усложняют…

О флоте я писал для себя, я так себя развлекал. Я никогда не страдал от того, что пишу в стол и что только через десять лет, благодаря перестройке, мои писания увидели свет. Вот и фильм сняли. Меня часто спрашивают, говорит ли флот таким языком, и я отвечаю с гордостью: теперь говорит. Наверное, это гипербола, он говорил и до меня. Просто хочется думать, что я дал флоту миф, и этот миф ему понравился.

Мои рассказы защищают человека на флоте. Начальство всегда относилось к людям, как к отработанному материалу. Это гнусно.

Смех, мне кажется, говоря высоким «штилем» – дело Божье, этакое вселенское всепонимание.

Человек смеется, потому что он счастлив тем, что он понял.

Это как прикосновение, посыл «свой – чужой».

Засмеялся – свой.

Еще раз: бездушие на флоте – это принцип. Слабые не выживают. Сильные зачастую не так чувствительны, может потому они и сильные. Чувствительные в начальство не попадают. Может, потому оно и бездушное.

Затеял такой сборник – «Покровский и братья». Веселые и не очень рассказики тех, кто служил.

Говорящего не превратить в скотину. Хочется, чтоб армия заговорила.

* * *

На глубине более ста метров в Баренцевом море почти круглый год температура воды близка к нулю. Когда из затонувших и поднятых через год лодок доставали подводников, то они были как живые. На воздухе лица их начинали быстро темнеть. Как в ускоренном кино – взрывное тление.

Выносили их и молодые матросы. Всем давали спирт.

Но особенно тяжело было доставать из отсеков тела после пожаров. Рассказывали, что он вроде целый, а как тронешь, так и пошел в руках – «как вареная рыба…»

На корпусе стоял бидон со спиртом. Ребята, перед тем как спуститься в люк, хватанут и пока стоят в очереди на спуск – пьяные, а как выходят из лодки, так уже все трезвые.

В День ВМФ старички приходят на пляж Петропавловки. Чувствуется, что они с флота. Они загоняют друг друга в воду, купаются. У них повадки мальчишек. Официальный праздник на Неве еле теплится. Вода в Неве в середине лета холодная. Я смотрю, как дедушки подгоняют друг друга: «Давай! Лезь в воду! Зачем мы пришли?» – и думаю о том, что в России любовь к родине безответна.

* * *

Что касается того, что меня помнят как болтливого, но работящего каптри.

Наверное, что-то похожее было. Курсантов привозили много. Был ли это я, сажающий траву? Может, и был, я много чего сажал. Почему-то считалось, что куда меня ни пошли, я всегда там буду к месту. И классного специалиста, капитана третьего ранга и, тем более, химика, можно было вооружить лопатой. и при этом он копал за троих. Похоже на меня. Не отпираюсь.

Я сажал траву, убирал камень весом в 50 тонн силами 50-ти матросов-узбеков, принимал швартовые, подавал трапы весом в тонну шестью матросами (плюс я), ловил налету падающий за борт компрессор ЭК-10 (вес 350 кило), опускал в люк лодки по три мешка сахара за один раз (150 кило) с помощью своего подчиненного по имени Алмаз Мукамбетов, ловил диверсантов, хоронил, перевозил гробы, стрелял из пистолета и автомата, ломал колено унитаза, расшибал ломом ледяные глыбы, свозил их, впрягшись с двумя мелкими киргизами, на лотке в залив, заводил машины в тридцатиградусный мороз с помощью кривой железки, грузил, возил, тащил, спускал, поднимал, разбрасывал, собирал и вталкивал в грузовик сочащееся.

* * *

Про «К-19» много в 1975 году говорили, и горела она не один раз. Та авария расписана в секретных журналах. Доводилась нам «в части касающейся». Про то, что служить на ней отказывались, я сам слышал. Подводники суеверны. Не зря же ее «Хиросима» называли и песни про нее складывали.

Про первого командира ее Затеева говорили хорошо. Людей спас.

Тогда же про радиацию ничего не знали. Первые поколения лодок. Народ с них часто от рака крови умирал.

Записки третьего командира «Хиросимы» Ковалева не читал. Может, и рвались служить на нее, но Тарле в свое время говорил: «Никто не врет так, как очевидец».

Время уходит, и события выглядят уже по-другому.

То, что они шли на смерть – кто же отрицает? Шли. Только это у нас буднично. Без слов «И вот тогда, совершенно добровольно в этот ад пошли наши товарищи». Без пафоса. Просто пошли.

По поводу фразы «Началась беготня. Ажиотаж. Совещание. Свалка. Мандраж. Время на секунды». Кто же говорит, что это паника? Но знаний о реакторе тогда даже академикам не хватало. Да и реакторы, и все оборудование 1-го контура, были далеки от совершенства, и вина в том не только завода в Северодвинске, проектировщиков, в том числе и «Рубина». Просто не все сразу получалось. Нужна была практика. Часто кровавая. Не здесь ли кроется причина нежного отношения «рубиновцев» к «аварийщикам» с «К-19»? А про ажиотаж я сказал потому, что вообще-то и по другим приборам 1-го дивизиона можно установить, есть давление в 1-м контуре или нет. А не только по манометру. Они сами резанули по трубе, а в первом контуре в этот момент был не ноль – было не меньше 150 атмосфер. Это как? Вдумчивое решение? Или, все же, время шло на секунды? В «Рубине» эту аварию должны хорошо знать. Нам, во всяком случае, ее доводили именно так. Я не виню людей. И не могу их ни в чем винить. Тогда (да и сейчас) считалось, что офицер до всего доходит своим умом. Иногда это стоило жизни. Иногда лодки гибли. Так, может, дешевле людей учить?