Калуга первая (Книга-спектр) - [55]

- Вы используете, да? - оживился Нематод, а Сердобуев прослезился украдкой. - Леонид Павлович, я тут интересный эпизод могу подбросить.

Федор Сердобуев стал заранее хихикать.

- Че ты, Федя, ещё не выслушал, а трясесся.

Сердобуев зашелся смехом. И Леонид Павлович невольно рассмеялся. С Нематодом не соскучишься.

- Тут мы в картишки сели перекинуться, - солидно начал Марк Иванович, - а один себя за зама начальника аэропорта выдает. Король сезона, душа общества. А я вижу, что-то не то, не тянет он на зама, фальшивит. И зацепило меня, разоблачу, думаю, и специально ему одну партию проиграл, вторую, а потом бац - и в дураках оставил, бац - и ещё банк снял. У него аж губы от обиды задрожали.

- А вы что, на деньги? - изумился Строев.

- Да какие там деньги! Червончики, - заспешил Нематод, - пристают, понимаешь. И знаете, как я его разоблачил? Злой он сидит, мужики над ним посмеиваются, а я разговор о книгах завел, чтобы, значит, все о нем забыли. Меня слушают, женщины поддакивают, а этот самозванец весь белый.

- Хо-хо-хо! - предвкушая подвох, смеется Сердобуев на весь пляж.

- Да я ещё ничего смешного не сказал, что ты, Федя?

- Как ты с людьми-то так, Марк? - сквозь смех кричит Сердобуев.

- Да ну тебя! Так вот, начал я сыпать такими терминами, что меня мало кто понимать стал, но как зауважали, слушают, не дышат, а этот липовый зам, что червонцев своих не досчитался, глазами мигает, вижу, сейчас взорвется, ещё бы, в один миг лидерства лишился. Притормозил я и жду. Вот он в полной тишине и заявил: "А мне, - говорит, - по боку, чем мучились ваши Болконские с Печориными. И Гамлет, - говорит, - дурак. (Записываете?) На кой мне, говорит, - дворяне и их бабы, у меня - кричит, - есть дело и отдых. А все ваши интеллигенты - жмоты, если они оценивают паршивую сумку с двумя полотенцами в сто рублей! Я желаю после работы отдыхать, а не трепаться о вздохах и охах! Вот так он, Леонид Павлович, и раскрылся.

Нематод заглянул в блокнот и поинтересовался, не повторить ли дословно?

- Нет, - посмеивался Строев, дописывая последнюю фразу, - в сто рублей, говорите? А что, вы его публично разоблачили?

- Да ну, Леонид Павлович, он на меня и так люто обижен. Печальный. Уехал он вчера, видите ли, хотел отыграться, ну я и уступил, сел и того...

И Нематод пристально заглянул в серые глаза Строеву, так, что что-то промелькнуло между ними, а что - непонятно.

- Вы же знаете, что я годами пасьянс раскладываю, пальцами каждую масть чувствую. Привычка.

И он снова по-особенному заглянул в глаза. Сердобуев часто мигал, не смеялся:

- А кто он такой, этот твой зам аэропорта ?

Этот вопрос доставил Нематоду огромное удовольствие. Он поцеловал Сердобуева в залысину и сказал:

- Летчик он первого класса, Федя.

Лицо у Сердобуева вытянулось, стало недоуменно жалким, детским.

- Так зачем он замом-то? Летчик первого класса - это же тоже хорошо.

- Милый ты мой поэт, до чего я обожаю твой теплый инфантилизм, прижался щекой к его щеке Нематод, - в камере хранения он служит, понял? В лучшем случае у него титул мастера.

- А-а! - затрясся Сердобуев, - так он мастер камеры хранения! Ну ты, Марк, даешь!

И загорающие поднимали головы и смотрели, кто это там так счастливо смеется.

"Виртуоз! - восхищался Строев. - Но на деньги он зря, зря!"

И тут он поймал себя на желании испытать то, что испытывает, лавируя между судьбами и умами, Нематод. Все, чем долгие годы занимался Леонид Павлович, представилось ему выдачей и приемом багажа; и кто знает, как Нематод смеется над ним, Строевым, среди подобных себе знатоков человеческих страстей.

"Может быть Марк - это и есть свобода, а мы в панцирях своих мироощущений, массовка для таких, как он?" - задавался он нелегким вопросом.

Смех над мастером сменился тоской, и Сердобуев вновь запереживал за состояние Леонида Павловича, когда услышал от него:

- Заземляешь, заземляешь, а им все мало, все не так, давай ещё проще. Больно нужны им эти умонастроения!

- Бог с ними, Леонид Павлович, - ласково говорил Сердобуев, - мастера камеры хранения - это же не читатели.

- Может быть они?! - закричал Строев и указательным пальцем тыкнул в сторону лежавших на песке людей.

Солнце стояло высоко, у воды плескались дети, никаких видимых страстей. И вскоре Леониду Павловичу приснился сон. Он увидел пропасть, в которой поселился мрак. На одной стороне стоит он, а на другой тысячи мастеров камер хранения. Леонид Павлович возбужден, активен и бросает одну за одной книги с яркой надписью "Прыжок". Бросит и, не дыша, следит, как книга, не долетая, исчезает во мраке, распушив листы. И тогда под призывы с той стороны, - "давай еще!" - он с новой энергией и надеждой швыряет книгу, а толпа скандирует: "ценность - сто рублей, давай, бросай скорее!" Наконец у него остается одна, последняя книга. Ужас охватывает Леонида Павловича при мысли, что и она не долетит. Тогда он как-то радостно и приподнято постигает, что прыгни он сам с книгой, расстояние окажется не таким большим и пропасть будет преодолена. Воодушевленный Леонид Павлович разбегается и под восторженный визг прыгает, оттолкнувшись от края что есть силы. Он летит над пропастью, зажмурив глаза, подогнув ноги, ожидая тверди, и его сознание плавится в непонимании: летит ли он в глубину пропасти, в объятия ли мастеров камер хранения или же куда-то далеко ввысь. Так он и просыпается зажмуренный, с подогнутыми ногами, с побелевшими пальцами, прижимающими к груди несуществующую книгу.