Калуга первая (Книга-спектр) - [53]

Зеленое.

По всему дому носились запахи горячей пищи. Я решил устроить себе праздник живота. В одиночестве я изошел на нет от терзаний и ожиданий. И будь у меня силы, я создал бы "Ожидание". Все ждут: конца, начал, любви, получки, успехов, выздоровления, чуда, все ждут и ждут, надеются и тем живут среди тоски и удовольствий, когда явится, придет, наступит, грянет, скажет и все переменится, станет лучше, чище, и поймешь во благо силу, ум, энергию и заслужишь благодарность. Спасибо тоже ждут. Ждут, когда созреет, настоится, взыграет, когда кто-то там провозгласит, что можно быть человеком среди людей. И я ждал.

Ждал, когда готовил себе праздник живота, и крыса, почуяв вожделенные запахи, вставала на задние лапки и скребла когтями по стенке бака. Она уже не боялась меня, она бы ела у меня из рук, преодолей я брезгливость. Откуда у меня такое отвращение к ней? От сказок, которые я, затаив дыхание, розовощеким херувимчиком слушал в детстве; от врожденной боязни темноты и копошащихся в ней кошмаров; из-за воображения, рисующего мягкое пушистенькое тельце с розовыми лапками, черными бусинами глаз и усатой мордочкой с белыми выпяченными зубками; от испугов перед всем неожиданным и вкрадчивым?

И это, и другое. Она - мания обо мне самом: её желудок, её вожделения и грызня за первое место - это я при иных объемах, формах и декорациях. Это мой закон и мой жребий - её неистребимый инстинкт стремления к темному от света, на котором ты как у кого-то на ладони, её вечное бегство в привычный, спасительный родной мрак, где можно, будучи сильным или слабым, верховодить или отбирать, или доедать и пищать в наркотической сладости писка.

Я не кормил её пять дней и не ел сам. Мне был противен процесс принятия пищи. Я спокойно - она быстро. У меня ячейка - у неё ячейка. Я говорю - она пищит, стрекочет. Я тружусь - она прогрызает входы и выходы. Да, творчество, но не для того же, чтобы на него смотреть и делаться добрее и, как утверждают, лучше. Не то, не то... Да не то же!

Зачем это горячее жжение во мне? К чему эта неудовлетворенность? Я хочу знать, зачем это проклятое вдохновение?! Ни единого мазка или малейшего звука, ни строчки, пока не поймут - зачем. Ибо в этом знание мое право произрасти из нее.

Я не ел сам и находил в себе удовлетворение, что в отличие от неё волен отказать себе. И это меня поддерживало. Она смотрела на меня бешеными глазками, готовая сожрать собственный хвост, и я знал, что она любит и боготворит меня - деспота, готова слизывать крошки с моей ладони, но я не верил ей, я видел, как она, облагодетельствованная и свободная, вновь начнет швырять всюду, куда её заведут лапы, куда только прогрызутся зубы. И тогда она, забывшая, кто ей даровал свободу, выплюнет на свет тысячи таких же, как сама, черных, серых мяконьких телец, вскормит их, подохнет, и, испустив зловоние, будет объедена ими, и они, чихавшие на мое великодушие, не ведая на своем пути страха, бросятся на меня, не познавшего "зачем", не боровшегося с ними человека. Я знал, что глупо, когда столько возможностей, испытывать наслаждение, но продолжал мучить себя дикой картиной, воображаемой агонии своего растерзанного тела.

Черт побери! Я готовил себе праздник живота, я очень аккуратно соблюдал пропорции, я натащил самых изобильных вещей, я навел чистоту и порядок, я хотел есть. Она жаждала жрать. В этом едином желании мы были союзниками и врагами.

Текли слюни, и меня мутило от голода. Я наслаждался своими муками. Я не признавал себя психопатом. Я никого не винил. Я хотел себя.

У неё тоже текли слюни, и это я смотрел на человека, режущего хлеб и мясо. Я умолял накормить себя! И когда я дошел до последней черты исступления и понял, что хочу, как и она, наброситься, чавкать и глотать, стучать зубами и смотреть только на спасительную горку еды, я вылил, я высыпал, я опрокинул весь свой праздник живота в её железный бак, где действительно забурлил настоящий праздник.

Я стоял и устало смотрел. Я понимал, что ещё два-три дня и я потеряю сознание, ещё два три-три дня и наступит конец, потому что я один, совершенно один со своей историей о крысе.

Я давно высчитал, что бессмысленно ждать кого бы то ни было, но я ждал его, чтобы он, увидев, что я достоин ответа, разрешил мои мучительные вопросы.

Я знал, что бессмысленно ждать самого себя, другого, но убеждал себя, что ещё день-два и я дождусь и пойму, почему я должен есть (нет, не так, как она!), стремиться куда-то (не туда, куда она), жить почему-то.

Я ждал всех, а она задыхалась от проглоченной пищи моего праздника живота.

* * *

Сердобуев, Нематод и Строев прибыли в санаторий в золотой сезон. Море сверкало праздничной синевой. Настроение у отдыхающих игривое, женщины с ума сводят, в воде хочется пребывать сутки напролет.

- Тут-то ваша душа отдохнет! - пыхтел Сердобуев, - Здесь-то вы, Леонид Павлович, подрумянитесь.

И Строеву действительно стало здесь полегче. Он даже втихую в блокнотик мысли стал выписывать. Нематод заводил знакомства и часами пропадал неизвестно где.

- Человек не на своем месте, - говорил про него Сердобуев, - ему бы представителем какой фирмы, а он ерунду всякую редактирует. Вы знаете, иногда он мне кажется чертом.