Каллиграфия - [87]
Искренне надеюсь и верю, что в свитке Судьбы ваши имена начертаны черным[42].
Твоя Аризу Кей.
P.S. Клеопатра выразила стойкое желание следовать за тобой, куда бы ты ни шла, поэтому отправляю это послание с нею. Не отсылай ее, прошу, а, по возможности, обеспечь всем необходимым».
— Кошачий концерт, — ворчал Франческо, положив подбородок на согнутую руку и мрачно уставившись в дальний угол кафе. — Не голоса, а визги электропил!
Подняв попутчиков ни свет ни заря, Люси затащила их в этот трактир, намереваясь, вероятно, познакомить с местным колоритом и попотчевать деревенскими блюдами. Однако она не учла, что все четверо выходцы из интеллигенции, а интеллигенция со скрипом переваривает подобные выступления. На подмостках в национальных костюмах танцевали и пели артисты. Сцена трещала и прогибалась, настил был немыт, а портьеры, какие удалось раздобыть владельцам забегаловки, отдавали сырой рыбой.
— Безвкусица, — еле шевелил губами Росси. — От этой музыки я потерял аппетит.
На самом деле аппетит у него пропал гораздо раньше, когда он, бахвальства ради, расстелил спальный мешок на голой земле. Ночью его донимали насекомые, пугал писк каких-то тварей, тогда как Джулия и Джейн, не говоря уже о Люси и человеке-в-черном, видели десятый сон в теплом и уютном внедорожнике. Пробормотав что-то вроде «не так я представлял себе каникулы в Греции», Франческо рывком расстегнул спальник и, грузно ступая, направился к обрыву. К тому времени солнце только-только подобралось к горизонту, робко выглядывая за кромку неба, и Росси сумел отыскать более или менее пологий спуск. Освежиться, смыть с себя усталость — вот, о чем он мечтал, когда, съезжая по крошащемуся камню, ненароком порвал ботинок об острый выступ.
… Джейн с завидным усердием расправлялась со взбитыми сливками, чтобы уплести затем бисквиты, которые Франческо не удостоил и взглядом. Зачем привезли их в эту глухую, неказистую деревеньку? Единственно ради утеса Вечности, обещанного сегодня пополудни? Цветы на балкончиках белых двухэтажных домов, словно некая претензия на роскошь; бездвижная морская гладь — лужа лужей; придорожный мусор, вездесущие кошки; концерты — жалкая пародия на культурность. Как угнетало его всё это! Какая-то всеобщая вялость, оторванность от пульсации большого города… На вилле Актеона, по сравнению с деревушкой близ Ретимно, было и то больше жизни! Здесь же, стоило поднять глаза от побитой уличной брусчатки, как взгляд упирался в гряду затянутых дымкой гор, а бесприютные холмы неизменно ассоциировались у Франческо с пустошами старой Англии, где Шерлок Холмс вел охоту на собаку Баскервилей.
Джулия видела иное. Она видела игру солнечных бликов на зеркальном полотне залива, величие в простоте людей и свободу, которой дышало всё вокруг. Холмы манили ее, призрачные горы сулили отдохновение и покой, а разбитые вблизи построек садики необыкновенно умиляли, напоминая ей о детстве, о спелой землянике и теплых маминых руках с запахом смородины…
«Хотела бы я жить так же беззаботно, как живут эти крестьяне, — думала она, поднося ко рту бокал пузырящегося шампанского. — Или бродить по свету, как бродят цыгане, с песнями и танцами. Или сделаться вольным поэтом, гулять по освещенным фонарями улицам, декламировать и строчить, строчить в своем блокноте. А то, может, и вовсе поселиться в лесу, вставать рано-рано по утрам и, в прохладе, под зелеными кронами, воздевать руки к лучезарному солнцу…»
Ей вдруг стало до такой степени тоскливо и неуютно, что, отставив бокал, она выбежала из кафе, преследуемая вечно проницательным взглядом Кристиана; выбежала на свежий воздух, под деревянные вывески, откуда виднелся бриллиантовый краешек моря. Она яростно пыталась совладать со своими чувствами, но слезы душили ее, а свечение, идущее из глубин ее существа, не на шутку встревожило судачивших напротив старушек.
Случались периоды, когда она рвалась ввысь, когда мечтала улететь, умчаться в необозримые дали, и именно такой период наступил для нее сейчас. Эта деревушка пробудила в ней воспоминания, заставив время словно бы идти вспять. Стрелки часов наматывали круги в обратном направлении, когда Джулия стояла там, у входа в кафе, и жадно впитывала глазами бирюзовое небо. Она запретила себе плакать и, стиснув зубы, с трудом уняла свечение. Болезненный приступ был побежден. Медленно, сдерживаясь, чтобы не пуститься бегом, она проследовала узкой улочкой к забору, за которым кончалось поселение и развертывалась удивительная панорама. Вода цвета берлинской лазури с отраженными в ней лучами, казалось, была средоточием славы земной и небесной, а птичьи перепевы — хвалой творцу и гимном жизни. Освежающий бриз дул в лицо, расслабляя затвердевшие мышцы и разглаживая черты.
