Каллиграфия - [35]

Наконец вопрос прозвучал, да так тихо, что Лиза едва его расслышала. Она полагала, что книга выдаст ответ в виде надписей, но не тут-то было. На шершавых страницах отобразился рисунок, точнее сказать, гравюра: сплошь чернота да желтые контуры персонажей. Для Джулии это изображение явилось настоящим ударом, лицо ее исказилось, колени задрожали, и она выбежала на улицу, не удостоив Рафаэля ни словом признательности. А на гравюре, словно оживая под пляшущими отсверками пламени, жались друг к дружке дети, над которыми, как грозная скала, нависал мужчина в черной фетровой шляпе и угольно-черном пальто.

На полпути к общежитию Венто остановилась и, не имея сил сдерживаться, дала волю слезам. Моросило, сгущались сумерки, в парке было безлюдно. Она присела на скамейку, потому что у нее закружилась голова. Конец, finita la storia, крушение всех надежд. Что обелит имя Кристиана теперь, когда ей известна правда? Осмелится ли она когда-нибудь заговорить с ним вновь? Нет, она не признается, что прибегала к помощи книги, не станет выслушивать его нелепые оправдания. И каллиграфии отныне ее будет учить Аризу Кей.

«Аризу, — промелькнуло у нее в мыслях, — только ты способна утолить мои печали, ты одна…»

Джулия нащупала в сумке ветвь телепортатора и в единый миг перенеслась туда, где боль и тоска исчезают бесследно, а невзгоды представляются сном.

В саду сакур брезжил рассвет, в кронах робко перекликались соловьи, хрустальный воздух бодрил. Уже одним этим воздухом можно было излечиться. Хранительница сидела на балкончике красной пагоды и медитировала, прикрыв глаза. Яркий луч неведомого происхождения окутывал ее голову трепещущим ореолом, скользил по плечам и льнул к груди, высвечивая на кимоно зеленые листья бамбука. Она блаженствовала, она упивалась утренней тишиной, возложив заботу о детях-беженцах на деревья. Сейчас, окутанные их ароматом и убаюканные ворчанием ручейка, дети спали.

Как легко Аризу Кей отрешалась от действительности и как легко в нее возвращалась! Завидев Джулию, она тотчас поднялась, скрылась в дверях-сёдзи и минуту спустя уже отвешивала ей поклон.

— Моя прекрасная подруга, отчего Аматэрасу[17] не осветила твой лик? Отчего ты бледна, как лотос, а твой взгляд непроницаем? Что творится в твоей душе? — участливо спросила японка, отчего девушка чуть не расплакалась. — Ну, пойдем, пойдем, за завтраком поведаешь мне, что с тобой приключилось, — сказала хранительница, беря ее под локоть.

В кухне красной пагоды протекал кран, но никто так и не удосужился его починить. «Дрип-дроп, дрип-дроп» — падали капли. Сквозь персиковые занавески пробивался слабый свет.

— Это ведь из-за него? Я сразу поняла, что из-за него, — сказала Аризу Кей, доставая из шкафчика чашки.

— Он… он был мне как друг, — всхлипнула Джулия. — Я считала, что могу на него опереться, хотя, признаться, вела себя с ним прескверно… Что это? — вдруг спросила она, указав на рукопись, прямо перед собой, переплетенную тонкими серебряными нитями.

— Перевожу древние славянские тексты одиннадцатого века, — пояснила Аризу Кей. — Здесь требуется недюжинное мастерство… Ах, но почему ты плачешь? Поверь, ничто не заслуживает наших сожалений. К тому же, возможно, Кристиан совсем не таков, каким изобразила его книга.

— Так тебе и о книге известно? — удивилась девушка, размазывая слезы по щекам.

Аризу Кей ограничилась скромным кивком.

— Разочаровываться горько, — сказала она. — Но, как утверждают мудрецы, не ощутишь ты сладость чая, коль кислых вишен не поешь.

Джулия вновь захлюпала носом. Слезинка скатилась на рукопись, и иероглиф «счастье» растекся по бумаге.

— Ой, какая я растяпа! — раздосадовалась она. — Я всё исправлю.

— Не утруждай себя, — улыбнулась японка и, загадочно приподняв брови, подтянула манускрипт к себе. Ей ничего не стоило вернуть иероглифу четкость, достаточно было лишь подуть на него. — Вот и вся недолга, — довольно сказала она.

— Это магия! — прошептала Джулия, округлив глаза. — Но зачем, в таком случае, ты тратишь чернила, напрягаешь зрение, если можно перевести весь текст одним махом?

— Тренировка, дорогая моя, тренировка воли, — компетентно отозвалась Аризу Кей. — Смысл в ней.

— О, кстати, насчет тренировок, — вспомнила Венто, воспрянув духом. — Не поучишь ли ты меня каллиграфии?

— А как же Кристиан?

Лицо Джулии омрачилось, но не прошло и секунды, как оно прояснело. Так тучи набегают на солнечный диск при сильном ветре.

— Я не хочу его видеть, — флегматично произнесла она.

— А вдруг ты ошибаешься на его счет? Вдруг еще не всё потеряно? Не руби с плеча. Дай ему шанс, возьми с собой в сад. Никогда так не думаешь о друге, как глядя на снег, луну или цветы… [18]

— Нет, поздно поворачивать вспять, — отвечала Джулия с мрачной непримиримостью.

Она не пробыла в саду достаточно долго, чтобы гнетущие ее чувства исчезли без остатка. И когда следующей ночью она вернулась в парк Академии, настроение у нее было весьма пессимистичное. По аллеям стелился туман, дышалось как в бане, а лампионы вернее напоминали заманивающие в топи болотные огоньки, нежели осветительные приборы. Китаянку Кианг изводил жар и мучила бессонница, поэтому она перевернулась на живот, закуталась в покрывало и, упершись локтями в дощатый пол, принялась разглядывать подножье вяза. Вначале ничего особенного не происходило, однако когда ближайший к дереву лампион заморгал, случилось нечто такое, отчего Кианг мигом позабыла и про бессонницу, и про лихорадку. Восприятие ее обострилось, и она могла поклясться, что рядом с фонарем, едва тот кончил мерцать, возникла чья-та фигура.