Каллиграф - [30]

– стакана? Очнись, Джексон: только вообрази, как она потом будет рассказывать друзьям об этом эпизоде – их лица искажаются от неудержимого приступа смеха, – вообрази, как она рассказывает эту историю о жалком, жалком ничтожестве. Апельсиновый сок. Разве может быть что-нибудь ужаснее? Может быть что-нибудь более противоестественное?

Противный сам себе и чрезвычайно напуганный, я чувствовал, как мой талант заводить легкую беседу испаряется, как дезертирующий призывник, по мере того, как я приближаюсь к ней. Но одеревеневшие ноги автоматически несли меня вперед.

В тридцати шагах от нее предполагаемое фиаско приобрело масштаб истинной катастрофы. Это было невероятно и бесцеремонно: она приготовилась встать со скамейки. Сначала она повернулась, чтобы сесть, ее великолепные колени сверкнули на миг из-под сарафана. Затем она забрала подушку и… просто встала.

Двадцать шагов. Я испытывал сплошной, непередаваемый ужас. Внезапно она начала двигаться ко мне. Это было страшно – безнадежно – разрушительно. Свет померк. Она пошла через лужайку, срезая угол. Расстояние между нами теперь сокращалось с удвоенной скоростью.

Я: «Скамейка свободна?»

Она: «Она в вашем распоряжении».

Я: «Спасибо».

А потом она ушла, оставив лишь легкий аромат миндального лосьона от загара, тихий звук удаляющихся шагов по гравиевой дорожке – там, за моей спиной. Шесть шагов, семь, восемь. Я дошел до скамейки. Сел. Посмотрел ей вслед. Она уже скрылась из вида.

Поверхность скамейки еще хранила ее тепло.

7. Тройной дурак

Я стал двойным глупцом:

Люблю и говорю о том

В своей поэзии унылой.[39]

«Скамейка свободна?»

Скамейка свободна?

Эта чертова скамейка свободна?

Конечно, она свободна, мой дорогой Джаспер, она встала с нее, взяла вещи и решительно удалилась восвояси. Можно ли найти более очевидное свидетельство этому?

Говорю вам, все было очень и очень плохо. Я уже сказал, что потерпел поражение. Я винил во всем гороскоп. Я винил во всем плохую карму. Я винил своих родителей. Я винил ее. Я винил состояние шока, в которое впал при ее приближении. Если бы она не выглядела так… Да, кстати, нельзя дольше уклоняться от своих обязанностей повествователя. Итак, у нее были тонкие, аккуратные черты лица, как у модели, рекламирующей парфюмерию, только мягче, изящнее и без отпечатка профессиональной привычки к позированию в профиль и анфас. Дневное солнце бросало красноватый отсвет на ее прелестный носик и ускользающую улыбку, когда она шла мне навстречу, и улыбка эта становилась бесценной благодаря легкому изгибу уголка губ книзу. Ее губы – мимолетное очертание запечатлелось в моей памяти, пока мы проходили мимо друг друга – были не слишком тонкими и не слишком полными, но, как я заметил, нижняя была чуть прикушена. Ее брови, как и волосы, были светлыми. Глаза были пленительного орехового цвета – и взгляд их показался мне быстрым и уверенным. Все вместе, как я помню, произвело неописуемое впечатление, казалось, она бросала вызов – слишком красивой она была.

О, да, я все это знаю, и это подавляет меня. Но дело в том, что начиная с этого безнадежного момента – лежа на ринге, чувствуя головокружение, резь в глазах, шум крови в ушах, когда рефери уже досчитал до девяти, – я уже планировал матч-реванш.

Прежде всего я позвонил Уильяму.

– Ну, и сколько раз ты ее видел?

– Три раза, – ответил я. – В первый раз я трахался с этими апельсинами, а потому облажался…

– Ты делал что?

– Я… неважно. Затем я видел ее вчера, она шла к метро, когда я возвращался домой. А сейчас – только что – она была в нашем саду, под окнами моей квартиры, на протяжении сорока минут. Она принимала солнечные ванны, но потом набежали облака, и она скрылась. Три раза. В любом случае, слушай: ты можешь прийти завтра?

– Я не уверен. Я практически дал слово Натали поехать с ней в Гудвуд и… – он замолчал.

– Эй, ты пропадаешь, – странный треск и журчание. – И все-таки – ты можешь прийти? Она меня просто убивает. Я не могу работать в моей чертовой студии, не выглядывая поминутно из окна. Я не могу пойти в ближайший магазин, потому что боюсь встретиться с ней. Или, что еще хуже, – не встретиться с ней. Это безнадежно… Я должен знать, кто она. И я просто не могу выйти снова в проклятый сад, пока не… Ты снова куда-то пропал. Где ты? Что там у тебя за шум?

– Я в мужском туалете – в «Королевской славе», в двух шагах от Стрэнда. Я собираюсь на благотворительный обед. А звук, который слышишь, это торжествующий рев сливного бачка, доносящийся из соседней кабинки. Подожди. Дай мне отсюда выбраться. Я ждал. Пауза – и привычный стук кожаных подошв Уильяма по лондонской мостовой.

– Отлично. Снова на тропе. Слушай, Джексон: с тех пор, как они начали закрывать общественные туалеты, жизнь стала намного сложнее. Я должен постоянно держать в голове целый путеводитель по тем лондонским пабам, куда можно зайти пописать…

– Уильям.

Уильям прочистил горло:

– Извини, Джаспер. На чем мы остановились? Некая мадемуазель появилась в твоем саду и вторглась в твое бесцельное бренное существование. Я верно излагаю события?

– Да. Чертовски верно. Я уверен, что она въехала в одну из квартир в доме напротив. Там продавали жилье на первом этаже, я говорил об этом Люси, когда она искала квартиру. Может, она живет там? О боже, это просто кошмар. – Я сделал паузу. – Уилл, серьезно, я здесь просто в