Калле Блумквист и Расмус - [12]

Но вот машина неожиданно сворачивает на узкую, ухабистую лесную дорогу. Ева Лотта торопится разбросать побольше крошек и обрывков бумаги, потому что здесь их спасатели могут легко пойти по ложному следу. Дорога эта не совсем обычна и наверняка не предназначена для автомобильного движения, так что машина скачет и подпрыгивает на ухабах. И Расмус просыпается. Сначала он чуть-чуть приоткрывает сонные темные глаза, но потом вдруг рывком садится и начинает пристально смотреть на Никке.

– Так это ты должен починить нашу кухонную плиту, или… или…

Он беспомощно замолкает, не докончив фразы. Ева Лотта протягивает свою теплую руку и гладит его по щеке.

– Я здесь, Расмус, – говорит она. – Ты не рад, что я здесь? Твой папа тоже здесь, хотя…

– А куда мы едем, Ева Лотта? – спрашивает Расмус.

Вместо Евы Лотты отвечает Никке.

– Мы решили немного прогуляться, – говорит он, задорно смеясь, – просто немного прогуляться.

– Ты будешь чинить нашу кухонную плиту? – добивается Расмус. – Правда, папа?

Но папа не отвечает.

Никке вопрос Расмуса явно кажется забавным. Он смеется еще громче.

– Нет, мальчуган, плиту я починю в другой раз.

Видно, вопрос мальчика привел его в хорошее настроение.

Усадив поудобнее Расмуса к себе на колени, он вдруг запел:

– Был у графа верный пес, звали его Труль…

– А тебя как зовут? – полюбопытствовал Расмус.

– Меня зовут Никке, – ухмыляясь, говорит Никке и весело поет: – Звали меня Ник…

– По-моему, ты сможешь починить нашу кухонную плиту, – говорит Расмус. – Но ты, наверно, из тех, про кого папа говорит: обещать обещают, а ничего не выполняют.

Ева Лотта печально смотрит на профессора. Ему есть сейчас о чем подумать, кроме сломанной плиты. Она ободряюще гладит его по руке, а он взглядом благодарит ее.

Потом она осторожно выбрасывает последний клочок красной бумаги в окно. Бумажка резво порхает в лучах солнца, опускаясь на землю. Найдет ли ее кто-нибудь? И когда?

5

– Нет, нет, только не бежать за полицейским, – сказал Калле. – На это сейчас нет времени. Нам надо отправиться следом за ними и посмотреть, куда они едут.

– Здорово! – воскликнул Андерс. – Мчись сзади и ори во всю мочь! У этой машины нет ни единого шанса ускользнуть, если такой спринтер, как ты, побежит на всех парах.

Калле оставил без ответа это дурацкое замечание. Ринувшись во двор, он подбежал к мотоциклу профессора.

– Иди сюда, – закричал он. – Возьмем этот мотоцикл!

Андерс посмотрел на него с восхищением, смешанным со страхом.

– Мы не можем, – начал было он, но Калле прервал его.

– Мы должны, – отрезал он. – Ведь у нас, как это говорят, чрезвычайное положение. Не время раздумывать о водительских правах, когда речь идет о человеческой жизни.

– А вообще-то ты ездишь даже лучше, чем твой отец, – сказал Андерс.

Они вывели мотоцикл на дорогу.

На песке было несколько едва заметных вмятин от автомобильных покрышек, но это были единственные следы, которые оставили после себя киднэпперы. Черная машина была уже далеко.

По какой дороге она поехала?

– Ева Лотта сказала, что будет делать так, как Гензель и Гретель.

– Они бросали крошки хлеба, – крикнул Андерс, – и мелкие камешки!

– Да, если Ева Лотта захватила с собой в машину мелкие камешки, значит, эта девчонка еще лучше, чем я думал, – сказал Калле. – Хотя на нее это похоже. Она всегда что-нибудь придумает.

Они подъехали к первой развилке, и Калле притормозил. По какой дороге они поехали? По какой дороге?

Там лежал клочок бумаги, застрявший в траве у обочины. На нем написано: «Танцы». Но ведь у обочин всегда валяется столько бумажного хлама, и они не обратили на бумажку особого внимания. Чуть подальше лежало кое-что другое – кусочек пшеничной булочки. Андерс с ликующим воплем указал на него. Ведь Ева Лотта поступила точь-в-точь как Гензель и Гретель. А через несколько метров лежал еще один клочок красной бумаги. Видно, эти клочки что-нибудь да значили.

Приободрившись, Калле с Андерсом свернули на дорогу, которая, извиваясь, вела к морю. Об усталости они и думать забыли. Не то чтобы они были в хорошем настроении, но к их тревоге и страху примешивалась доля своеобразного бодрящего возбуждения. Мотоцикл мерно тарахтел, поглощая километр за километром дороги, которая должна привести их к неведомой цели, где ждали неведомые опасности. Азарт опасности и быстрая езда вызывали в них это странное возбуждение.

Они не спускали глаз с дороги. То тут, то там они видели клочок красной бумаги, словно маленький веселый привет от Евы Лотты.

Наконец они добрались до лесной дороги. Добрались до нее и чуть не проехали мимо. Потому что она была такая незначительная, едва заметная. Но в последнюю минуту Андерс обнаружил хорошо знакомый клочок красной бумаги, пламенеющий среди сосен.

– Стоп! – закричал он. – Мы едем не туда! Они отправились в лес.

Какая это была узенькая красивая дорога! Утреннее солнце играло между деревьями, освещая темно-зеленый мшистый лесной покров и нежные цветы линнеи[2]. Недалеко от дороги, на верхушке ели сидел черный дрозд и выводил такие упоительные трели, словно в мире и не было никакого зла.

Но когда Калле и Андерс въехали в сосняк, им стало совершенно ясно, что черный дрозд ошибается. Всеми фибрами своей души они почувствовали: надвигается что-то злое и опасное, не имеющее ничего общего с цветами и птичьим пением.