Калиш (Погробовец) - [18]
Орха хотела было не впускать их, но самовольная Берта навалилась на двери и силой вторглась в спальню, сразу начиная громко ссориться.
— Это что? Разве не знаете, что по приказанию князя здесь я старшая? — вскричала она, подбоченясь. — Здесь никто не вправе прислуживать моей княгине, кроме меня и слуг.
— Я — няня ее!
— Она же не ребенок, в няне не нуждается! — засмеялась Бертоха.
У дверей завязался спор; Люкерда, полураздетая, прислушалась и, боясь, что у нее отнимут няню, с плачем подбежала к дверям.
Увидав княгиню, любопытные служанки вытянули шеи, раскрыли глаза, все смеясь и подмигивая… Бертоха стояла, нисколько не испугавшись.
— Я, а не кто-нибудь другой, старшая, чтоб услужить вам! — закричала она.
— Ради Бога, оставьте мне мою няню!.. — ответила со слезами Люкерда. — Мне никого не надо больше… я устала, должна отдохнуть.
— Можете, ваша милость, отдыхать, — дерзко сказала Бертоха; — мы не желаем уступать чужим, это наша обязанность служить вам.
— Она для меня не чужая, вы чужие! — плача, возразила Люкерда. — Уходите, я велю вам…
У нее оборвался голос, а Бертоха перебила.
— Первое приказание для меня моего пана.
Между тем как у дверей шел спор, служанки протискались в комнату; Бертоха также вошла и принялась хозяйничать. Не обращая внимания на княгиню, схватила снятое с нее платье, распоряжалась служанками.
Орха стала успокаивать Люкерду и увела ее к кровати. От ненужных, в сущности, прислужниц нельзя было отказаться. Княгиня плакала, а девушки смеялись и фыркали, толкаясь по комнате. Под видом работы они наливали воду, носили кувшины, обдергивали тяжелые занавески и ковры, прикрывали и раскрывали окна, и все с насмешливыми усмешками.
Перестав спорить, Орха предоставила им свободу, а сама уселась около своей панночки, решив не оставлять ее и сопротивляться хотя бы насильно. Люкерда, сжав судорожно руку, держала ее за платье.
Бертоха ходила кругом, заглядывала и тут, и там, заговаривала, наконец, устав и разозлившись, уселась па скамье, отослав служанок в другую комнату.
Возможно, что усталая и заплаканная Люкерда в конце концов уснула бы, кстати настала и ночь, но крики в замке и угрюмое, угрожающее лицо Бертохи, со взглядом которой она постоянно встречалась, не давали княгине уснуть.
Орха обняла ее и укачивала, словно ребенка, напевая старую колыбельную песенку. Закрыв глаза, бедная девочка думала, что она в замке у дедушки и свободна.
Наконец Бертохе надоело сидеть немой, она передернула плечами, пробормотала что-то вроде проклятия и ушла.
Люкерда раскрыла глаза. А! Опять одни. Она села на кровати, распущенные волосы свешивались на плечи; она отодвинула их рукой, чтоб бросить взгляд на свою темницу.
В комнате было сумрачно, маленькая лампадка перед иконой Божьей Матери, зажженная Бертохой, мерцала ничтожным огоньком, и этот свет отражался на золотых украшениях стен и мебели, словно глазки каких-то существ, шпионящих за княгиней.
По углам было совершенно темно, казалось, там заполнено привидениями… Двигались занавеси, мерцал огонек, все это было как бы миражом жизни, на самом деле отсутствующей.
Бедная изгнанница дрожала и с плачем шептала Орхе, обняв ее за шею:
— Моя ты, моя! Как тут чуждо, как страшно! Я не сумею здесь жить! Не покидай хоть ты меня… Нет у меня никого! Эти служанки напали на меня, как разбойники. Слыхала их хохот? Эта старшая, какие у нее глаза! Она ужалила меня взглядом.
— Голубка моя! — обнимая ее и оглядываясь кругом, не подслушивает ли кто в темноте, шептала Орха. — Успокойся! Такая уж наша судьба. Помнишь девичьи песни, они предсказывали: идти в чужие руки и слушать чужого господина! Это судьба каждой девушки как бедной, так и богатой. Привыкнешь! Твой князь будет ласков и должен тебя полюбить. Улыбнешься и сделаешь из него, что угодно… Всегда страшновато в первые дни… Успокойся, голубка моя! Усни, спи!..
— Не могу! Сердце колотится. Ты не знаешь, — тихо говорила княгиня, — я его очень боюсь. Молод он и красив; но ни я его, ни он меня никогда любить не будем. Чую, словно каменная стена стоит между нами… Взглянет на меня, что угрожает, а улыбнется, так зубами скрежещет…
— А, а! — обнимая ее и лаская, шептала няня. — Так всегда бывает в первые дни! Мужчина кажется ворогом, ну а потом превращается в раба. Только будь с ним веселая, добрая, ласковая, и станет кланяться и слушаться. А если это не поможет, дам ему зелья… и узелок от платья его надо оторвать и носить у себя на груди, на сердце.
— Нет, нет! — протестовала Люкерда. — Не поможет ничто, я уже чувствую… боюсь я его! Когда прикоснусь к его руке, дрожь меня пробирает, сердце перестает биться…
Няня прекратила ее жалобы.
Эти перешептывания, может быть, и продолжались бы, но Бертоха отворила дверь, принесла другую лампадочку. и поставила ее на скамье, а у дверей стала готовить для себя постель. Ей хотелось остаться здесь присматривать, пока не придет князь, но петухи пели, из замка доносились песни, князь Болеслав и воевода хозяйничали, угощая присутствовавших, а куда девался Пшемко, никто не знал. Думали, что он у жены, но его не было у жены.
Как раз в это время пробирался он к воротам, желая выскользнуть со двора, как вдруг встретил Зарембу. Этот стал ему на пути и с прежней фамильярностью спросил:
Захватывающий роман И. Крашевского «Фаворитки короля Августа II» переносит читателя в годы Северной войны, когда польской короной владел блистательный курфюрст Саксонский Август II, прозванный современниками «Сильным». В сборник также вошло произведение «Дон Жуан на троне» — наиболее полная биография Августа Сильного, созданная графом Сан Сальватором.
«Буря шумела, и ливень всё лил,Шумно сбегая с горы исполинской.Он был недвижим, лишь смех сатанинскойСиние губы его шевелил…».
Юзеф Игнацы Крашевский родился 28 июля 1812 года в Варшаве, в шляхетской семье. В 1829-30 годах он учился в Вильнюсском университете. За участие в тайном патриотическом кружке Крашевский был заключен царским правительством в тюрьму, где провел почти два …В четвертый том Собрания сочинений вошли историческая повесть из польских народных сказаний `Твардовский`, роман из литовской старины `Кунигас`, и исторический роман `Комедианты`.
В творчестве Крашевского особое место занимают романы о восстании 1863 года, о предшествующих ему событиях, а также об эмиграции после его провала: «Дитя Старого Города», «Шпион», «Красная пара», «Русский», «Гибриды», «Еврей», «Майская ночь», «На востоке», «Странники», «В изгнании», «Дедушка», «Мы и они». Крашевский был свидетелем назревающего взрыва и критично отзывался о политике маркграфа Велопольского. Он придерживался умеренных позиций (был «белым»), и после восстания ему приказали покинуть Польшу.
Польский писатель Юзеф Игнацы Крашевский (1812–1887) известен как крупный, талантливый исторический романист, предтеча и наставник польского реализма. В шестой том Собрания сочинений вошли повести `Последний из Секиринских`, `Уляна`, `Осторожнеес огнем` и романы `Болеславцы` и `Чудаки`.
Каким был легендарный властитель Крита, мудрый законодатель, строитель городов и кораблей, силу которого признавала вся Эллада? Об этом в своём романе «Я, Минос, царь Крита» размышляет современный немецкий писатель Ганс Эйнсле.
"Пётр был великий хозяин, лучше всего понимавший экономические интересы, более всего чуткий к источникам государственного богатства. Подобными хозяевами были и его предшественники, цари старой и новой династии, но те были хозяева-сидни, белоручки, привыкшие хозяйничать чужими руками, а из Петра вышел подвижной хозяин-чернорабочий, самоучка, царь-мастеровой".В.О. КлючевскийВ своём новом романе Сергей Мосияш показывает Петра I в самые значительные периоды его жизни: во время поездки молодого русского царя за границу за знаниями и Полтавской битвы, где во всём блеске проявился его полководческий талант.
Среди исторических романистов начала XIX века не было имени популярней, чем Лев Жданов (1864–1951). Большинство его книг посвящено малоизвестным страницам истории России. В шеститомное собрание сочинений писателя вошли его лучшие исторические романы — хроники и повести. Почти все не издавались более восьмидесяти лет. В шестой том вошли романы — хроники «Осажденная Варшава», «Сгибла Польша! (Finis Poloniae!)» и повесть «Порча».
Роман «Дом Черновых» охватывает период в четверть века, с 90-х годов XIX века и заканчивается Великой Октябрьской социалистической революцией и первыми годами жизни Советской России. Его действие развивается в Поволжье, Петербурге, Киеве, Крыму, за границей. Роман охватывает события, связанные с 1905 годом, с войной 1914 года, Октябрьской революцией и гражданской войной. Автор рассказывает о жизни различных классов и групп, об их отношении к историческим событиям. Большая социальная тема, размах событий и огромный материал определили и жанровую форму — Скиталец обратился к большой «всеобъемлющей» жанровой форме, к роману.
В книгу вошли два романа ленинградского прозаика В. Бакинского. «История четырех братьев» охватывает пятилетие с 1916 по 1921 год. Главная тема — становление личности четырех мальчиков из бедной пролетарской семьи в период революции и гражданской войны в Поволжье. Важный мотив этого произведения — история любви Ильи Гуляева и Верочки, дочери учителя. Роман «Годы сомнений и страстей» посвящен кавказскому периоду жизни Л. Н. Толстого (1851—1853 гг.). На Кавказе Толстой добивается зачисления на военную службу, принимает участие в зимних походах русской армии.
В романе Амирана и Валентины Перельман продолжается развитие идей таких шедевров классики как «Божественная комедия» Данте, «Фауст» Гете, «Мастер и Маргарита» Булгакова.Первая книга трилогии «На переломе» – это оригинальная попытка осмысления влияния перемен эпохи крушения Советского Союза на картину миру главных героев.Каждый роман трилогии посвящен своему отрезку времени: цивилизационному излому в результате бума XX века, осмыслению новых реалий XXI века, попытке прогноза развития человечества за горизонтом современности.Роман написан легким ироничным языком.