Калигула - [20]

То ли из-за разраставшейся вокруг имени Германика легенды, то ли из-за его отвращения к войне и его исключительной способности строить человеческие отношения посетители спускались по ступеням жаркими антиохийскими вечерами с взволнованным и даже радостным воодушевлением. И Залевк, учитель-раб, повторяя слова какого-то древнего философа, страстно шептал Гаю, что там, внутри, чистая сила слов, направленных к разуму, брала верх над разрушительной силой оружия, калечащей тело. Столетиями люди будут снова пытаться осуществить подобные мечты, каждый раз находя разные слова для их определения. И почти всегда будут терпеть неудачу. Но не оставят своих попыток.

По вечерам Германик и его приближённые отдыхали в выходящем на реку прохладном портике, попивая ароматное вино, которое длинным путём привозили с холмов Эйн-Геди. Сирийские и египетские музыканты играли на своих инструментах — струнных, духовых и ударных, — и такая музыка была ещё неизвестна в Риме. Время от времени какой-нибудь молодой музыкант или девушка пропевали одну строфу с переменным ритмом. Гай страстно ожидал этого часа, он всё больше влюблялся в эту музыку, которая останется в нём на всю жизнь.

Но однажды ночью, как только последняя песня утонула в сладком дуновении ветерка, Германик проговорил, словно размышляя вслух:

— Я больше не хочу, чтобы меня заставляли выигрывать войны.

Подобных идей ещё не слышали из уст римских полководцев, и тон его был таков, что все оторвались от кубков и посмотрели на него.

— Август писал, что границы империи больше не будут расширяться. И я вижу, что тело империи и так слишком обширно, чтобы его удерживать в целости войсками…

Его сыну Гаю запал в душу этот образ. Германик продолжал:

— Между нами и gentes extemae — внешними народами — я не хочу больше нестабильных границ, потрясаемых восстаниями и удерживаемых вечно воюющими легионами. Я хочу иметь пояс из союзников. Хочу связать их интересы с нашими.

Трибун Кретик, его верный сподвижник, зачарованно смотрел на Германика: за кубками вина на столе рождалась неожиданная философия правления.

А наутро молодой Гай и усталый Залевк увидели, как во дворец в окружении вооружённого, нагло бряцающего значками конвоя нагрянул какой-то шестидесятилетний старик, высокий и надменный, очевидно наделённый властью. Он подошёл к лестнице, словно собираясь штурмовать её, а потом, не переводя дыхания, стал одолевать одну ступень за другой, несмотря на свой вес и возраст.

Чиновники зашептались в тревожном беспокойстве:

— Легат Сирии! — и кто-то шмыгнул прочь предупредить Германика.

Этот человек, ни на кого не глядя, проследовал мимо, и Гай снова вспомнил — с той же тревогой — сенатора, который в Риме в день триумфа не приветствовал его отца. И действительно, это был он, Кальпурний Пизон, ярый сторонник Тиберия, из порта Селевкия прибывший в Антиохию.

Один из офицеров поделился с Залевком:

— Он все дни принимал курьеров из Рима и тут же отсылал сообщения…

В безмятежной Антиохии снова, как змеи из-под камней, появились все те тревоги, что витали в каструме.

Но о долгой встрече с Кальпурнием Пизоном за закрытыми дверями Германик не произнёс ни слова. Единственным свидетелем её был верный Кретик, и он вышел из зала бледным. Только позже узнали, что Кальпурний привёз приказ Тиберия: Кретика повышали в должности и срочно вызывали в Рим. Германик оставался один.

ПОЕЗДКА В ЕГИПЕТ

В тот вечер во дворце в Эпидафне перед пустым местом Кретика Германик объявил своим немногочисленным друзьям:

— Я решил поехать в Египет.

Его выслушали, не понимая, к чему он ведёт. Таких слов от него ожидали менее всего, и кто-то из офицеров вполголоса заметил:

— Ни один сенатор или магистрат не может въезжать в Египет без позволения Тиберия.

Август фактически классифицировал все провинции империи в соответствии со своими тонкими и запутанными стратегическими, а особенно экономическими оценками. После очередного завоевания он придумал категорию августейших провинций, то есть подчинявшихся непосредственно императору, и от его имени там правили всемогущие префекты. Их по закону избирали из сословия всадников, они были обязаны императору всем, и, поскольку они находились всецело в его власти, их покорность была рабской.

Тщетны были слова популяров, что закрытие границы превратит Египет, самое большое и могущественное из всех известных царств, в некую частную империю. Императорская власть здесь была безжалостна, с тяжёлыми налогами, конфискациями, насильственным призывом на службу. В имперскую казну потоком текли неисчислимые богатства. Море бороздили вереницы перегруженных кораблей, так как плодородные поля вдоль Нила превратились в житницу Рима.

Первым префектом в Египте стал свободный от условностей и зачастую скандальный эротический поэт по имени Корнелий Галл, выбранный из ограниченного круга интеллектуальных друзей Августа, среди которых числился сам Вергилий. Но, увидев в Египте такие огромные и такие доступные богатства, поэт открыл в себе неожиданные способности к насилию и грабежам. В конце концов он подавил мятежи в долине Нила с такой кровавой безрассудностью, что Август тайно отозвал его в Рим. А в Риме, чтобы избежать скандала, обещавшего стать шумным, префекту цинично предложили покончить с собой. После него злоупотребления, самоуправство и хищения приобрели более сдержанный характер, не вызывали активных протестов в обескровленной стране и больше не упоминались в истории.