Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы - [76]

Поступками Франци действительно управлял инстинкт самосохранения. Ведь понапрасну мечтал он обратиться за поддержкой к тетушке Илке; в глубине души он прекрасно понимал: дом тетушки Илки и есть те сети, что опутали его, и не видать ему свободы, пока он не вырвется отсюда. Но к тому моменту, как решение это созрело в нем, настроение его переменилось. Ему вспомнились неуютные комнаты, вплотную сдвинутые постели, письменный стол в стиле сецессион и чахлый тамариск на темном дворе… Поутру, прощаясь с домом тетушки Илки, он растроганным взглядом окинул террасу с белыми колоннами и розарий; сад весело зеленел, словно успел позабыть о своих загубленных розах.

Его встретили коричневая веранда, убогий двор и приходящая служанка, нанятая Ирен. В комнатах царила темнота, так как местная мода предписывала избегать солнечного света. Франци пришлось разредить жалюзи, чтобы хоть что-то видеть. Взгляд его прежде всего упал на постели, и зрелище это еще более усилило в нем ощущение, что он попал в западню; передышку получить удалось, но до свободы ох как далеко! Переезд, новая обстановка, уединение и покой придали ему смелости и силы трезво оценить свое положение. Времени у него мало, необходимо тотчас же приступить к действию. Он сел к письменному столу и настрочил два послания, наказав служанке немедля доставить их по назначению. Одно письмо было адресовано тетушке Илке, другое — матери Ирен.

Оба послания были исполнены мужского достоинства. Всю вину Франци брал на себя, однако признавался, что, сколь бы неизменными ни оставались в нем уважение и симпатия к Ирен, он не ощущает в себе того чувства, какое почудилось ему на миг, — единственного чувства, которое «дает гарантию мира и счастия в супружеской жизни». Лучше будет извлечь из этого соответствующие выводы и вовремя отступиться, нежели сделать их обоих — и в первую очередь Ирен — несчастными на всю жизнь.

Разумеется, все расходы, связанные с обустройством квартиры, он выплатит в полной мере и всяческую ответственность за случившееся, по законам рыцарства, будет нести перед людьми сам. В письме, адресованном тетушке Илке, Франци добавил еще, что считает своим личным долгом сумму, предоставленную тетушкой Илкой взаймы Ирен, и обязуется в кратчайший срок возместить ее. Прежде чем заклеить конверты, он долго колебался, не зная, приложить ли к письму Ирен и кольцо или же отослать по почте отдельно. В конце концов он все же сунул кольцо в конверт, дабы этим придать особый вес и важность самому письму. Кольца тогда вошли в моду узкие и тонкие — «на потребу ветреным мужьям»: сию улику супружеской связи в случае необходимости легко было спрятать в карман. Обручальное кольцо незаметно уместилось в плотном, шуршащем конверте, но Франци снова извлек его, сочтя непристойной его обнаженность.

— Надо бы завернуть в шелковую бумагу.

Пришлось послать служанку за тонкой бумагой: в квартире не нашлось ни клочка оберточной бумаги, здесь все было выметено, выброшено, прибрано или же в аккуратно сложенном виде покоилось в глубине какого-нибудь из ящиков; вся обстановка вокруг была проникнута духом педантизма, свойственного Ирен. Досада, вызванная безрезультатными поисками, помогла Франци подавить сомнения: в какой-то момент собственный поступок показался ему жестокостью. Впрочем, в данном случае как раз уместны жестокость и мужская решительность. Франци расхаживал взад-вперед по комнате, чувствуя, что сражается с незримой Ирен. Широкая, сдвоенная постель, как живое существо, приковывала его взгляд к себе. «Брачное ложе», — думал Франци и в глубине души понимал, что за его отчаянной решимостью скрывается мучительное малодушие. Ему вспомнилось язвительное пренебрежение Ирен, которой ничего не стоило подавить его, Франци, точно какого-нибудь робкого, нескладного школяра. По всей вероятности, отослать письма его и впрямь заставила не решимость, а скорее малодушие: ведь трусость можно побороть лишь еще большим страхом. Но эта истина касается сокровеннейших тайн души — Франци не признался бы в ней даже самому себе.

— Письма эти, тетушка Кати, надобно вручить в собственные руки, — наказал он служанке, попутно велев ей передать в конторе, что он нынче не явится на службу. Франци чувствовал себя не в состоянии выйти на люди. Должно быть, нечто подобное испытывает анархист, бросивший бомбу: теперь необходимо затаиться и выждать. В кухне Франци отыскал судки. — А на обратном пути прихватите для меня обед.

— Никак вы захворали, ваше благородие? — всполошилась тетушка Кати и предложила разобрать постель. Франци не возражал. Нетронутость брачного ложа с одной стороны нарушили, полуоткинув общее одеяло, и экс-жених юркнул в постель; простыни обдали леденящим холодом его сиротливо-одинокое тело. Франци не осмеливался думать о том, что теперь будет, что станут говорить в городе. Одно ясно: отсюда придется бежать. Бездумно разглядывал он узоры обоев на стенах и новомодные шифоньеры причудливо изогнутой формы. Обеду он нанес не слишком-то большой ущерб, и после того, как тетушка Кати, помыв посуду, удалилась, он запер за нею дверь на ключ и снова нырнул в постель в надежде уснуть.