Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы - [103]

II

— О, какой чудесный был дождь! — сказала Старая Трава, счастливо вбирая всеми клеточками своего существа пришедшую сверху обильную влагу, чтобы и ее белые корешки поскорее набрали силу.

— Что такое дождь? — спросила Молодая Трава, в страхе и волнении продевая сквозь размягшую почву иглы-травинки.

— О, как ты подросла! Уже почти проклюнулась из земли! — изумились крошечные фиалки. — И не знаешь, что такое дождь?! Да ведь это самое замечательное, что есть на свете! У нас словно крылья выросли, и через несколько дней мы непременно зацветем.

— И у меня словно крылья растут! — сказала Старая Трава, но ее никто не слушал: все знали, что она прошлогодняя и новых крыльев у нее не будет.

— А что такое цветение? — спросила Молодая Трава.

— О, это как музыка! Лучше не объяснишь, особенно детям, которые едва пробились из-под земли.

Молодая Трава задумалась и даже немного испугалась, но тем сильнее напрягла тонкие острия своих травинок, и не напрасно, ибо уже к утру следующего дня — сама бы не поверила — вытянулась с мизинец и огляделась на вольном воздухе.

Огляделась, но ничего не увидела, ведь у трав нет глаз, какие есть у зверей; травы не умеют видеть и не так уж много знают, однако не подумайте, будто им не дано чувствовать друг друга и то, что далеко от них. Доводилось ли вам лежать летом на косогоре, на солнцепеке долго, долго и неподвижно, покуда голова не закружится? Особенная нега охватывает в такую пору: кажется, будто срастаешься с землей и сливаешься с горячим воздухом. Столько света, что ничего уже не видишь; в ушах звенит, и не думаешь ни о чем. Но всей кожей словно осязаешь соседние горы, руками — формы облаков, всем телом — огонь Солнца и томление измученной жаждой земли: словом, чувствуешь много, много больше, чем до того видел и знал. Таково же существование трав и цветов. Ибо стоит облаку проплыть в небе, чередуя свет и тень, как маленькая трава легко его почувствует, и большое расстояние тут не помеха; точно так же чувствует она вчерашний или завтрашний дождь по вкусу воздуха и понимает послания далеких цветов, ароматы. Она чувствует ветер, несущий с собою пыльцу самых разных цветов, взмахи крыльев бабочки, крошечные смерчи налетающих пчел, сотрясающие ее узкие листочки, чувствует смену дневных и ночных часов — у каждого из них свои приметы, — склоняется под прохладным и сытным бременем утренней росы, страдает от колючего ночного холода и нестерпимой жажды полдней.

Не стоит также полагать, что с такой маленькой былинкой ничего важного не происходит, даже в самом нежном возрасте.

Прежде всего: на нее падали самые разные тени. Совсем близко проходили огромные звери — собака и кошка, порою и курица клевала острым клювом, так как островок находился в самом конце сада, куда и домашняя птица забредала с заднего двора. Еще коротенькая, Молодая Трава знала все тени и умела различать их по очертаниям. Иногда большой зверь останавливался рядом с нею, и она едва могла дождаться, чтобы он пошел дальше. И без того день такой пасмурный! Однажды пес даже лег на нее. Тяжко и жарко было, душно. В другой раз ужасная липкая улитка проползла по ней доверху, и это было очень противно, ведь улитка чуть не приклеила ее к земле. Молодая Трава едва дождалась вечера, чтобы, обмакнув продолговатые листья в росистый воздух, отмыть с себя слизь.

Но все же травка росла и росла, и совершенно не видны были на ней следы перенесенных невзгод. Она вытянулась так высоко, что стала настоящим гимнастическим снарядом для божьей коровки, которая, улетая с ее верхушки, порой заставляла ее раскачиваться, как в вихрь.

III

Однако самой большой сенсацией было, если кто-нибудь из соседей зацветал.

Первой зацвела фиалка, самая ближняя, в чьем благоухании воистину купалась маленькая Молодая Трава. Это было время, исполненное особенного трепета. Как-то раз некое огромное тело незнакомой формы вдруг накрыло тенью весь цветочный Островок с ладонь; прикосновенье какого-то громадного, жестокого, разветвленного и гладкого орудия смяло и испугало соседние травы, и влажные жалобы сорванных стеблей и листьев, стенания и боль раненых цветов содрогнули и соседей, оставшихся невредимыми. Странное теплое орудие поднялось и удалилось, исполинская тень исчезла, но вместе с нею исчезло и благоухание фиалки, остался лишь влажный запах зелени, и маленькая Молодая Трава, стоило ветру качнуть ее листочки к стебелькам фиалки, почувствовала, что все стебельки оборваны и источают слезы.

— Что это было? — спросила Молодая Трава. — Быть может, это и была гроза, о которой столько разговоров?

— Нет, — ответила Старая Трава. — Это была Рука, Рука Человека, она всегда срывает самые красивые цветы.

— О, какая жестокость! — ужаснулась Молодая Трава. — О, Фиалка, бедная, несчастная!

— Нет, тот, кто цвел и плодоносил, не несчастен! — вздохнула Старая Трава, ибо этой весной ей уже нечего было надеяться зацвести; однако Молодая Трава понапрасну расспрашивала, что такое Плодоношенье, ей сказали, что это не детского ума дело. Между тем и сирень покрылась цветами и разливала столь чудесный аромат, что Молодая Трава не могла надивиться, каким образом проистекает он от этого серьезного, неприятного, грубого куста. На что Старая Трава заметила, что цветение всякого преображает и сводит с ума.