Калейдоскоп - [3]

Торчит, как монах

Шлагбаум кривой:

Молиться на листья.

Молиться на травы¬ –

Бутоны живей,

Чем церковные главы!

Дордонь

* * *

…Это – о лете?

Гул океана.

Гул океана.

Эхо от туч.

Зелены сети,

Мокры и рваны.

Косо пробившийся

Бледный луч.

Чайка торчит

В асфальтовом небе.

Скала торчит –

Углом доска.

Песок – паркет.

Тучи – мебель.

Гул океана.

Шурш песка,

Гул океана –

Грубая туба:

(Не выживают

Ни сакс ни кларнет)

Гул океана

Глушит и трубы,

А уж о скрипке

И речи нет,

Гул океана,

Гул океана.

Дробь барабанная

Бьёт дождём…

Ветер

(Партия большого барабана)

Ветер к финалу

Готовит

Гром…

* * *

Мишурные брызги,–

Речные подарки,–

Вихрятся в мальчишеском беге байдарки!

Весло – продолжнье руки, продолженье

Реки… Ну, короче, причина движенья…

Попробуй-ка, так различи набегу

Стога ли, коровы ли, там на берегу ?

Но речка замедлится в беге счастливом,

Но речка

Окончится неторопливым заливом -

Где жаворонков оттесняют туманы,

Где жаворонков заменяют бакланы,

Где сейнеры вдоль деревяного мола

Качаются, готовые сняться с прикола…

И возле гранитной узорной церквушки

Наставят гортензии синие ушки,

Холщёвое небо одарят в достатке

Густой синевой…

(Ну, а цвета остатки

И морю достанутся – прямо от устья

Речонки –

И щедро: малярной кистью…)

Из кружки (из бухточки) пена прибоя –

Рыбаку обещает что-то хмельное…

Но – бряканье цепи. Но – скрип якорей.

Последняя кружка?

Он помнит о ней…

А краски бледнеют. И синее тоже,

Белея, иссякнуть под тучами может…

Вот – море и небо утратили цвет –

И нет рыбаков,

И сейнеров нет.

Отлив.

Скалы голы.

Залив – по колени…

А стих не подвержен такой перемене.

Парцифаль

А. Д. Михайлову

Меня послал фон Эшенбах

Предмет неведомый искать

Да бесконечно на плечах

Кастрюлю ржавую таскать !

Я находил, бросал – не жаль:

Ведь это всё был не Грааль…

Но Что он есть ? На вид каков?

Всё в мире отвечало мне

Апофатическое «Не…»

Поди спроси у берегов

У замков, или деревень,

Но им ответить, видно, лень.

А тот, кто в путь меня погнал

Сам, видно, ничего не знал…

Но кто же – я ? Опять ответ

«не, не, не, не…» – иного нет:

Я не Гавейн, не Ланцелот,

И, уж понятно, не Артур,

И мне не нужен Камелот

И стайки тех дворцовых дур,

Но мне, увы, невнятна цель…

Я видел города в горах,

Верблюдов в солнечных степях

И троллей в северных лесах,

Я видел гору Сен-Мишель…

Лечу «туда, не вем куда»

Найти бы «то не знаю что»…

Я должен странствовать всегда…

Седлом набил я место то,

Проехал тысячи страниц…

И что нашел я? пенье птиц?

Ну жаворонок над травой,

Да свет небес над головой…

И вновь скачу, неутомим…

Холм за холмом… А что за ним?

Сэр, ну куда Вас понесло?

Пусть я до дыр протёр седло,

Я понял, что такое даль:

Она сама и есть Грааль!

9 августа 2006

* * *

Петербургу

Мне надоело мёрзнуть на ветрах

Полуморозов полунаводнений,

Мне надоело мёрзнуть в катерах

Из-под мостов бегущих в царство теней,

Мне надоели сбывшиеся сны

Шемякинской ли, восковой персоны,

Граниты петропавловской стены,

Скукоженные зло и полусонно,

Мне надоело мёрзнуть просто так,

И та зима была мне не по силам,

Пока она ворочалась в домах,

Тех, сколь холодных, столь и некрасивых,

Знакомыми набитых по карниз,

Трещавших от надутых воскресений,

Мне надоело мёрзнуть, рваться из

Промозглых ожиданий предвесенних,

Мне надоела истинность дождя

Долбящей искренностью поученья,

И бесконечные «круги своя»,

Расчитанные лишь на возвращенья…

Мне надоело мёрзнуть, на часах

Оружие столетий охраняя,

И в еле шевелящихся лесах,

Забывших, как скрип отличить от лая.

11 августа 2006

* * *

Когда двадцатый век расхвастался богатством,

И лик его предстал, травим и насеком,

Он сам себе не смел в невнятности признаться,

Чтобы в себя взглянуть фасеточным зрачком.

На вогнутой стене всё зримей проступают

Таинственных нимфей болотные мазки,

В цилиндре из стекла – раскрошен и запаян –

Собор, дробящийся на отблески реки.

Рассыпалась в волнах закатная осанна.

Изрубленный туман упал, свернулся, сник.

На скатертях подгнили яблоки Сезанна,

В подсолнухи Ван Гог запрятал жёлтый крик.

Белёного Пьеро сгоняет в тень кулисса,

И Маха сонная раскинулась в траве,

А в танце сплетены по прихоти Матисса

Пурпурные тела на нервной синеве.

Портрет зеркальностью беспечной раскрошили:

В стеклярусах дробясь, зовёт жонглёров Климт,

И с похотью смешал уродство жизни Шиле,

Фигуры утопив в оттенках жидких глин.

Разъята музыка на струны и колонны,

(Козлёнок ли, абсент?

…И шаль взлетит волной)

Пикассо, бычьим злом и лампой опалённый,

Играет на землю обрушенной луной.

И помня, что над миром властно только Слово,

Что в нём заключено начало всех начал,

Над вечной нищетой, над скукой местечковой

Влюбленные взлетят, как им сказал Шагал,

А в миг, когда Дерен протиснется сквозь темень,

И сутинских шутов накроет тень земли,

С брезглтивостью глядит растёкшееся время

В тестообразный мир Сальватора Дали:

Тягучести его ни в клочья разорваться,

Ни плоть свою слепить в один весомый ком,

Чтоб смог хаос веков в невнятности признаться,

И в глубь себя взглянуть фасеточным зрачком.

Река времён

Никогда Европа не была ни раньше, ни поздней, так противоречива, так парадоксальна, как в четырнадцатом – шестнадцатом столетиях. Жанна д’Арк и Лукреция Борджиа – вот два женских лика времени, словно бы исключающие друг друга.

…А Вийон? Воплотив в себе одном всю несовместимость разнообразных до бесконечности граней эпохи, Франсуа Вийон такое же воплощение Ренессанса как, хотя бы, Леонардо да Винчи. Парадоксальность его стихов – частица парадоксальности не только жизни поэта и вора, пьяницы и вечно влюблённого идеалиста. Это зеркало парадоксальности самого Ренессанса, который сгустил в себе величайший взлёт гуманистических идей – и бесчеловечность казней, неповторимые вершины почти всех европейских литератур – и низменную корысть интриганов или отравителей, великую архитектуру, живопись – и беспредел площадной вульгарности быта…