Калевала - [58]

— Не взять словами и заклятиями тех замков, — ответил Вяйнемёйнен хвастливому Ахти, — не сбить их кулаком и не выломать плечом крепкой двери. Но поможет нам Ильмаринен своим искусством добыть из недр утеса светила.

И отправился мудрый старец к кузнецу, к жаркому его горнилу.

— Выкуй мне, Ильмаринен, крепкий трезубец, — попросил мастера Вяйнемёйнен, — выкуй дюжину копий и изготовь связку ключей от всех замков, какие только бывают на свете, чтобы вызволил я из утеса месяц и выпустил наконец на волю солнце!

С радостью принялся Ильмаринен ковать орудия для Вяйнемёйнена: слишком истосковались люди по свету, живя во мраке, — как ни свети огнем, а никогда лучиной не заменить животворящее солнце. Все, что просил песнопевец, сделал для него кузнец и решил сверх этого сковать ошейник для острастки редкозубой Лоухи.

Чувствуя недоброе, решила хозяйка Похьолы проведать: что еще готовят для нее герои Калевалы? К рукам своим привязала она крылья и, обернувшись ястребом, полетела через залив Похьолы в земли сынов Калевалы. Точно буря, пронеслась она по воздуху и, подняв ветер крыльями, присела на окно в кузнице Ильмаринена.

— Что нужно тебе здесь, птица? — спросил мастер серого ястреба. — Зачем села ты у моего окна?

— По всему свету идет о тебе слава, великий Ильмаринен! — ответил льстиво ястреб. — Говорят, что лучший ты мастер среди всех кузнецов!

— Правильно говорят, — сказал Ильмаринен. — Кто, как не я, выковал чудесную кровлю воздуха!

— А что мастеришь ты на этот раз, славный кузнец? — спросила серая птица.

— Кую я крепкий ошейник для хозяйки Похьолы, — ответил Ильмаринен, — чтобы приковать старую навеки к каменному утесу.

Как услышала это Лоухи, так поняла, что нависла над ней нешуточная беда, и тут же устремилась обратно в Похьолу. Добравшись до железной скалы, сняла она с запоров чары и выпустила из глубоких недр на волю месяц и солнце, решив навсегда оставить свои козни против светлой Калевалы. После этого обернуласть старуха сизым голубем и, вновь прилетев к кузне Ильмаринена, села на порог у двери.

— Что нужно тебе у моего порога, сизокрылый? — спросил Ильмаринен птицу.

— Затем я здесь, — ответил голубь, — что принес тебе радостную весть: вновь теперь свободны месяц и солнце — погляди, уже восходят они на небе!

Вышел Ильмаринен из кузницы, посмотрел на небо и увидел, как подымаются над горизонтом слепящее солнце и сияющий месяц. Тут же поспешил кузнец, забыв про молот и наковальню, к Вяйнемёйнену и в доме его воскликнул радостно:

— Скорей выходи на двор — вновь вернулись на небо месяц и солнце, вновь сияют они на своих путях!

Не мешкая, вышел Вяйнемёйнен на двор, поднял лицо к небу и увидел над собою светила — снова свободно плыл в облаках месяц и как прежде благодатным теплом одаривало землю солнце. Возликовал вещий старец и пропел светилам такую руну:

— Славься, месяц круторогий,

Снова лик твой серебрится!

Славься, солнце золотое,

Вновь сияешь ты над миром!

Плен скалы вы победили,

Камень вам не стал могилой!

Как сереброкрылый голубь,

Как кукушка золотая,

Вы взлетели в поднебесье

На стези свои благие!

Подымайся утром, солнце,

Ты отныне и довеку —

Каждый день ликуй над миром,

Множа в закромах достаток,

Правь добычу в наши руки,

Полни наши сети рыбой!

Путь свой выстели удачей,

Труд свой почитай блаженством,

Зорькою венчай дорогу,

Отдыхай в покое ночью!

46. Вяйнемёйнен покидает Калевалу

Жила в светлой Калевале девица-красотка Марьятта. Выросла она при отце с матерью и была отменной скромницей, так что иной раз являла стыдливость сверх меры: питалась рыбой и мягкой сосновой корой, но не ела яиц, потому что топтал курицу петух, и не брала в рот овечьего мяса, раз была овца под бараном. Посылала мать Марьятту доить коров, но так отвечала ей дочка: «Никогда не возьмусь я за вымя той коровы, что поиграла с быком, а у телок молока не бывает». Запрягал отец Марьятте жеребца в сани, но не хотела она ехать на жеребце, приводил брат кобылу, но говорила стыдливая девица: «Не поеду я на кобыле, с жеребцом игравшей, — запрягите мне лучше жеребенка, что родился по осени».

Так и жила Марьятта чистою девицей, кроткой и прекраснокудрой, — в доме же была ее работа выгонять в поле стадо и ухаживать за ягнятами да ярками.

Раз взошла Марьятта со стадом на холм, на лесную ягодную поляну, и присела послушать, как кличет в лесу серебристая кукушка. Чуть примолкла птица, и спросила красотка кукушку, как спрашивают все девицы:

— Скажи мне, птица с серебристым горлом, долго ли буду я незамужней пастушкой бродить со стадом по лесным полянам и рощам? Год ли, два? Пять или десять? А может, совсем уж недолго осталось?

Но промолчала кукушка, а вместо нее окликнула Марьятту с пригорка ягодка-брусника:

— Сорви меня, девица! Многие женщины хотели полакомиться мною, но взять никто не сумел. Сорви, иначе съест меня червяк или улитка!

Чтобы увидеть ягоду и выбрать ее нежными пальцами со стебля, прошла Марьятта немного по тропе, глядь — брусника на большом камне под деревом: вроде бы и на ягоду похожа, вот только выросла странно — с земли ее не взять — высоко, а с дерева — слишком низко. Подняла девица прутик и сбила им ягоду на землю. С земли прыгнула брусника сама Марьятте на башмачок, с башмачка вскочила на колено, оттуда — на оборку платья, потом — на медный поясок, с пояса — на грудь, с груди прыгнула на подбородок, а с подбородка — прямо в нежные губы: скользнула брусника девице в рот, покатилась по языку в горло и прошла во чрево. От этой брусники понесла красавица Марьятта, и отяжелела ее утроба.