Калевала - [50]

— Отчего, лучший из мужей, не хочешь ты петь: ведь уже овладели мы Сампо и путь наш ведет нас к дому?

— Не время нам петь песни, — сказал разумно вещий старец, — не время еще торжествовать и праздновать победу — лишь тогда уместна будет песня, когда услышишь ты скрип своей калитки и увидишь двери дома.

— Будь я на твоем месте, запел бы я во всю глотку, — сказал веселый Лемминкяйнен. — Что ж, раз ты, искусный в песнопении, усладить нас не хочешь, тогда запою я свои неумелые песни.

Изготовился Ахти и заголосил что есть мочи грубым голосом — затряслась его борода, налилась кровью шея, и улетела песня, словно грохот горного обвала, над волнами за семь морей. В дальней дали сидел на сыром зеленом холме журавль, поджимал лапы и считал на них пальцы, но, услышав сиплый напев Лемминкяйнена, испугался не на шутку, поднялся в небо и с криком полетел на север. В Сариоле сел он на болото и с перепугу поднял такой шум, что пробудились негодные люди Похьолы от чар Вяйнемёйнена.

Проснулась хозяйка Похьолы, стряхнула с глаз дремоту и пошла проведать стада в хлеву и пересчитать зерно в амбаре, — но на месте оказались коровы и не убавилось зерна в сусеках. Тогда отправилась она с тревогой в сердце к медному утесу и увидела, что поломаны на засовах все замки, распахнуты ворота твердыни и похищено из недр скалы чудесное Сампо с пестрой крышкой. Затряслась от злобы старуха Лоухи — не желала она терять власть и славу, давшиеся ей через изобильную мельницу, — и обратилась к богатой туманом Терхенетар:

— Чадо мглы, тумана дева!

Сито частое возьми-ка,

Облако просей густое,

Ниспошли туманов мглистых

На хребет прозрачный моря,

Чтоб ни зги не видно было

Вяйнемёйнену в просторах,

Чтоб застрял Увантолайнен

Без пути на водных гладях!

Подумав, решила Лоухи, что мало будет напустить на похитителей туман, и стала заклинать дальше:

— Ику-Турсо, ужас моря!

Подними главу из бездны,

Калевы героев дерзких

Утопи в пучине темной —

Сампо же возьми из лодки

И верни в утес обратно!

Если толку не дождемся —

На тебя надежда, Укко,

Золотой мой повелитель,

Мой серебряный владыка!

Подними с постели бурю,

Пробуди ветра в просторах

На погибель калевальцам,

Чтоб не мог Увантолайнен

По желанью править лодкой!

Надышала дева тумана густую мглу на море, плотно застлала воздух, чтобы не мог Вяйнемёйнен понять, куда ему плыть средь широких вод. Простояв три дня и три ночи посреди морских потоков, не стерпел Вяйнемёйнен пустого ожидания и воскликнул:

— Даже слабейший из героев тумана не убоится и в слепоте его не согласится погибнуть!

С теми словами выхватил старец свой огневой клинок и рассек плотную мглу — от такого удара поструился по мечу сок тумана, а сам он поспешно воспарил к небу. И расчистились воды, и прояснели широкие дали.

Но не успели гребцы разогнать лодку, как послышался у медного борта страшный шум, и взлетели вверх столбом брызги и пена. Выглянув за борт, побледнел как снег отважный Ильмаринен и в ужасе закрыл лицо руками. Бросился мудрый Вяйнемёйнен к краю лодки и увидел Ику-Турсо, поднявшего страшную голову из моря. Схватил богатырский старец Турсаса крепко за уши и спросил:

— Посеял ты уже однажды злой дуб, зачем теперь вышел из моря пред очами человека?

Попробовал было вырваться из рук Вяйнемёйнена Ику-Турсо, но напрасно. Однако не дал он ответа, и тогда, встряхнув его хорошенько, вновь спросил песнопевец:

— Зачем поднялся ты из вод перед сынами Калевалы?

Но пришлось Вяйнемёйнену еще раз хорошенько встряхнуть Турсаса за уши, прежде чем дал он ответ.

— Вышел я из вод, чтобы погубить героев Калевалы и вернуть в Похьолу Сампо, — сказал Ику-Турсо. — Но если оставишь ты мне, Вяйнемёйнен, мою жалкую жизнь и отпустишь в бездонные глуби, то — клянусь! — никогда уже больше не явлюсь я пред очами человека!

Тотчас отпустил мудрый старец Ику-Турсо в море, велев ему на прощание не подниматься из глубин и не показываться людям от сего дня и довеку. С тех пор не смеет Турсас выходить из моря, и ни один человек не видел его больше ни при свете солнца, ни при сиянии месяца.

Только сел Вяйнемёйнен у руля править лодкой дальше, как налетел вдруг на челн встречный ветер и разразилась на море страшная буря. Встали вокруг пенные волны выше мачты, загудел воздух от напора ветров, что дули разом со всех сторон и хлестались песком, принесенным с далеких прибрежий, — никогда прежде не доводилось сынам Калевалы бывать в такой буре, а тут еще захлестнула лодку волна и смыла за борт многострунный короб Вяйнемёйнена, его звучное кантеле. Подхватил кантеле Ахто и унес в глубины на веселье девам Велламо. Навернулись на глаза Вяйнемёйнена слезы, и сказал он скорбно:

— Пропала отрада души — утонула радость старца! Никогда уже больше не вернется ко мне щучье кантеле!

А буря все не утихала, по-прежнему швыряли лодку водяные валы и захлестывали пенящиеся гребни, и тогда посетовал Ильмаринен:

— Горе мне! Зачем вышел я в море на этих дрожащих досках?! Знавал я злые дни на просторах вод, но не видел бури страшнее этой — видно, не пощадит нас нынче ветер и не пожалеют волны!

— Не годится нам горевать, — сказал мудрый Вяйнемёйнен, — не поможет в несчастье плач! И начал старец усмирять бурю заклятием: