Калевала - [54]

Размышляла я в амбаре.

Вспоминала дни былые,

Как получше мне жилося

На дворе большом отцовском,

В доме матери прекрасном.

Тут уж я заговорила

И промолвила словечко:

"Воспитала мать родная

Дочку-яблоньку прекрасно,

Возрастить ее сумела -

Посадить же не сумела:

Деревцо ведь посадила

В нелюбезное местечко,

В невозделанную землю,

У корней березы жестких -

Пусть всю жизнь оно там плачет,

Пусть все месяцы горюет.

Я годилась бы, конечно,

На местечко и получше,

На дворы и подлиннее,

На полы пошире этих,

Чтоб иметь получше мужа

И товарища покрепче.

Я напала здесь на лапоть,

Весь изодранный в лохмотья:

У него воронье тело,

Нос от ворона большого,

Рот от яростного волка,

Все другое от медведя.

Если б мне такой был нужен,

Я пошла б тогда на горку;

Я взяла б с дороги елку,

Ствол ольховый из лесочка,

Сделала б лицо из дерна,

Бороду его из клочьев,

Голову его из глины,

А глаза его из угля,

Из коры березы уши,

Из ветвей ветелки ноги".

Я такую песню пела,

Сокрушенная, вздыхала;

То услышал мой любезный,

За стеной он находился!

Тотчас вышел он оттуда

И прошел в овин чрез двери,

Я узнала по походке,

По шагам его узнала:

Не от ветра, а от злости

Волосы его вздымались;

Он ужасно скалил зубы,

Страшно он вертел глазами,

А в руках держал он ясень,

Он держал в руках дубину,

Надо мной дубину поднял,

Сильно в голову ударил.

Наступил затем и вечер!

Стал ко сну он собираться,

Взял он в руки хворостину,

Взял с гвоздя ременный кнутик,

Взял не для кого другого,

Для меня, жены несчастной.

Вот и я пошла на отдых,

Наконец заснуть хотела,

И легла я рядом с мужем;

Положил меня он сбоку,

Стал толкать он кулаками,

Злобно бить меня руками,

Колотить кнутом ременным,

Ручкою моржовой кости.

Отскочила я от мужа,

От холодной той постели.

На меня напал он сзади,

Гнал меня супруг до двери!

В волосы рукой вцепился,

Волосы мои повырвал,

Бросил злобно их по ветру,

Их по воздуху рассыпал...

У кого ж искать совета,

И кого же звать на помощь?

Дали обувь мне из стали,

Дали мне ремни из меди,

И ждала я за стеною,

Поджидала на дворе я,

Чтоб он кончил бесноваться

И хоть несколько утих бы.

Но утихнуть он не хочет,

Бесноваться не кончает!

Наконец, я стала мерзнуть,

Там заброшенною сидя,

У стены там оставаясь,

За дверями дома мужа.

Я гадала, размышляла:

Ведь не вечно же терпеть мне,

Этот гнев сносить безмолвно,

Выносить от всех презренье,

Здесь, в жилище злого Лемпо,

Здесь, в гнезде дрянного черта.

Я простилась с милым домом,

С тем возлюбленным жилищем,

Начала тогда бродить я

По полям и по болотам,

Чрез обширные потоки,

До пределов поля брата.

Если были там сухие,

Сосны пышные шумели.

Там закаркали вороны,

Затрещали все сороки:

"Не твои теперь места здесь,

И родителей уж нету!"

Тем речам я не внимаю,

Ко двору иду я брата.

И сказала мне калитка,

Все поля заговорили:

"Ты на родину вернулась,

Что ж ты хочешь здесь услышать?

Уж давно отец твой умер,

Мать твоя давно скончалась;

Стал чужим тебе твой братец

и жена его — чужая".

Я и этому не внемлю,

Прохожу в покои прямо,

Я взялась за ручку двери -

Холодна в руках та ручка.

Я вошла туда в покои

И в дверях остановилась.

Так горда была хозяйка,

Что здороваться не стала

И руки не подала мне.

Я была горда не меньше:

С ней здороваться не стала

И руки не подала ей.

Протянула руку к печке -

Холодна мне показалась;

Повернула руки к углям -

Все без жару были угли.

На скамье лежал мой братец,

Протянувшийся у печки:

На плечах — на сажень сажи

И на пядь на прочих членах,

Голова в золе на локоть

И на четверть в черной грязи.

Как чужой сказал мне братец,

Расспросил он словно гостью:

«Ты из-за моря откуда?»

Я ответила на это:

"Иль сестру не узнаешь ты,

Дочку матери родимой?

Мать одна нас породила,

Мы — единой птички дети,

Мы — птенцы одной гусыни,

Из гнезда одной пеструшки!"

Брат заплакал, услыхавши,

Потекла из глаз водица...

И сказал супруге братец,

Прошептал своей любезной:

«Принеси поесть сестрице!»

Но жена взглянула косо,

Принесла мне щей из дому,-

Жир в них съеден был собакой,

Пес слизал всю соль с капусты,

Черный досыта наелся.

И сказал супруге братец,

Прошептал своей любезной:

«Принеси-ка пива гостье!»

Но жена взглянула косо

И воды приносит гостье,

Принесла воды негодной:

Чем глаза себе промыла,

Руки вымыла невестка.

Я тогда ушла от брата,

Из родного вышла дома

И пошла блуждать повсюду,

Начала ходить, бедняжка,

Там по берегу морскому,

И печально подходила

Я к дверям, мне незнакомым,

К вовсе чуждым мне калиткам,

Повлекла детей с собою,

По деревне их, бедняжек...

Есть, немало есть на свете,

Даже многие найдутся,

Кто злым голосом мне крикнет,

Скажет колкое мне слово;

Мало, очень мало в мире,

Кто бы доброе мне сделал,

Слово ласковое молвил,

Кто б отвел меня на печку,

Если дождь меня намочит

Или с холоду приду я

В платье, инеем одетом,

В шубе, сверху льдом покрытой.

Никогда в девичьи годы,

Никогда не помышляла,

Хоть бы сотни говорили,

Хоть бы тысячи твердили,

Что меня беда постигнет,

Что такое горе будет,

Как то горе, что мне было,

Та беда, что мне досталась".

Руна двадцать четвёртая

1. Жениху читают наставления, как он должен обходиться с невестой, и ему велят не обращаться с нею плохо.

2. Один нищий старец рассказывает, как он в свое время образумил свою жену.

3. Невеста со слезами на глазах думает о том, что теперь она должна навсегда покинуть свой любимый родной дом, и прощается со всеми.