Каленый клин - [10]

Солженицына, в данном случае употреблю слово “святыни”, – в готовности ради их спасения в минуту опасности снизить претензии друг к другу. Основы практической политики тоже таятся в сфере коллективных мнимостей – в представлениях о коллективных целях, интересах, методах, – и вот их-то, по мнению Солженицына, русские упустили из своих рук в еврейские.

В этом и заключается главный итог книги (с.475): “Сила их развития, напора, таланта вселилась в русское общественное сознание. Понятия о наших целях, о наших интересах, импульсы к нашим решениям – мы слили с их понятиями. Мы приняли их взгляд на нашу историю и на выходы из нее.

И понять это – важней, чем подсчитывать, какой процент евреев раскачивал Россию (раскачивали ее – мы все), делал революцию, или участвовал в большевицкой власти”.

И все же возьму на себя смелость повторить, что евреи не создали ни одного из ведущих фантомов эпохи, а всегда только присоединялись.

Даже к фантому России как дикого нелепого страшилища евреям было трудно что-либо прибавить – столь блистательно и эта работа уже была выполнена русскими классиками. “Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ!” – с такой силой выкресту не припечатать. Из

Чаадаева можно выписывать страницами: и бурной-то поэтической юности у русского народа не было – одна сплошная тусклость, оживляемая лишь злодеяниями и смягчаемая только рабством, и идеалов-то долга, справедливости, права и порядка у русских нет – словом, чего ни хватишься, того и нет, а есть исключительно полное равнодушие к добру и злу, к истине и ко лжи (чаадаевская горечь несомненно продиктована именно таким равнодушием). И если даже взять славянофилов, ну, хоть Хомякова – и у него Россия “в судах черна неправдой черной и игом рабства клеймена, безбожной лести, лжи тлетворной и лени мертвой и позорной, и всякой мерзости полна”.

Хорошо, поэты, философы – народ крайностей, но реалистическая-то проза как будто гонится за типическим? “Они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг переустроилась, хотя бы даже на их лад, как-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива.

Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, и не над кем издеваться!” – это Федор Михайлович писал о сливках беспримесно русского и передового общества”. Или вот вам Потугин из тургеневского “Дыма”: всюду нам нужен барин, у нас и гордость холопская, и самоотречение лакейское, Запад браним, а внутри лебезим, ни одного изобретения не внесли в Хрустальный дворец человечества, даже самовар и лапти откуда-то стянули… Это джентльмен. А вот самородки из бунинской “Деревни”: “Боже милостивый! Пушкина убили, Лермонтова убили, Писарева утопили,

Рылеева удавили… Достоевского к расстрелу таскали, Гоголя с ума свели… А Шевченко? А Полежаев? Скажешь, – правительство виновато? Да ведь по холопу и барин, по Сеньке и шапка. Ох, да есть ли еще такая сторона в мире, такой народ, будь он трижды проклят!” “Вот ты и подумай: есть ли кто лютее нашего народа?” – за мелким воришкой весь обжорный ряд гонится, чтобы накормить его мылом, на пожар, на драку весь город бежит и желает только, чтоб забава подольше не кончалась; а как наслаждаются, когда кто-нибудь бьет жену смертным боем али мальчишку дерет как сидорову козу! А историю почитаешь – волосы дыбом встанут! Брат на брата, сват на свата, вероломство да убийство, убийство да вероломство… И в былинах сплошной садизм -

“выпускал черева на землю”, и в песнях сплошной сволочизм – “вот тебе помои – умойся, вот тебе онучи – утрися, вот тебе обрывок – удавися”… Вся Россия – дикая, нищая, злобная деревня, – ну, что худшего может выдумать самый лютый еврейский ворог?

Правда, интеллигентные либералы осуждали Бунина за очернительство их фантомов, но он и в “Окаянных днях” повторял, что все они видели народ только в образе извозчичьей спины. И заключил: “Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, – всю эту мощь, сложность, богатство, счастье”. Ключевое слово здесь, по-моему, сложность – именно ее-то и не умеет ценить пошлость, как либеральная, так и авторитарная. С романтических-то поэтов взятки гладки – их дело судить реальность с высоты идеальной ирреальности, – только, опять-таки, пошлость понимает буквально поэтическую скорбь поруганного идеала, поэтическую боль оскорбленной любви к родине. Но ведь на пошлости мир стоит! Немало даже и политических, религиозных утопий возникло из-за буквального понимания художественного образа, – почему бы неискушенному эстетически сознанию чужака и не принять это раздирание ран за медицинскую констатацию фактов?

Что за русскими самообвинениями чаще всего следуют какие-то “но” -

“но я люблю – за что, не знаю сам” или “умом Россию не понять”, “в

Россию можно только верить”, – так нелепо же присоединяться к чувствам, которые и самому их носителю непонятны. Задуматься, что

никакой трезвый разбор достоинств и недостатков предмета любви в принципе никогда не сможет эту любовь обосновать, а разве лишь разрушить, ибо любят не предмет, а фантом предмета, – кто же станет задумываться о таких тонкостях, когда очевиднейшим образом ощущает мнимость чужих и подлинность своих ценностей? Однако я вовсе не утверждаю, что евреи “приняли” свои русофобские воззрения на Россию из протоколов русских мудрецов и поэтов, – до подобных итогов вполне можно дойти самостоятельно, вглядываясь трезвыми глазами в историю и быт решительно каждого народа. Допустим, евреи так и поступили. Но откуда и в этом случае следует, что русские способны “принять” такой взгляд на свою историю, освободив душу от всех противоречий любви-ненависти? Вообще-то, презрение чужаков к нашим фантомам обычно лишь обостряет нашу привязанность к ним – а заодно и отчуждение от их обличителей. Так что если даже признать самые эгоистические и неприязненные воззрения евреев на русскую историю и выходы из нее, то они очень даже могли не ослаблять, а укреплять русский патриотизм.