Календарные дни - [8]

— Шлепни меня на месте, если это не финский карабин самой последней марки, у нас в продаже не бывший и не будущий в! — закричал Симка таким голосом, точно помощь выкликал из карстового провала, в руках у него сверкнуло золотом оружие Гагарова.

— Да, — сказал удивленный Салтыков, покачивая продолговатой в армейской ушанке головой. — У нас, как правило, подобное оружие не выпускают. Дорого уплатили?

— История замалчивает, — опустил быстроснующие глаза Гектор Семенович. — Но товарищам по коллективу сознаюсь — знакомый торгпред переслал с оказией, привет, так сказать, от финских оружейников.

— Обделаться можно на радостях! — егерь закатывал глаза. — Такой карабин я только во сне допускаю к себе, и то осторожно, к пенсии, хотя до нее вряд ли дотяну!

— Симон! — позвал Антон Антонович, развязывая поклажу. — Кончай подвывать. Прими, что просил: китайский термос, батарейки к магнитофону и индийское лекарство от печени.

— Симон Бакреевич, картошки сварил? — осведомился Гагаров.

— Как не стомлена, как не рассыпчата, — запричитал егерек и устремился по одной половице к печи.

— В лесу наблюдается менее значительное колебание суточной температуры, чем на открытой местности, — вдруг выдал Салтыков, а носки у него толстые, шерстяные, с любовью связанные, счастливчик. — Ночью и зимой в лесу теплее, а днем и летом прохладнее, чем в поле.

— С последнего ума соскочишь — сколько вы всего такого хитрого знаете, — польстил Маковкин. — Люди по две академии приканчивают, а слабо́ им против вас.

— Завтра пойдем в густой лес, — развивал мысль Салтыков. — Густой лес, товарищи, это такой лес, в котором расстояние между кронами не превосходит их диаметров. Густые леса, особенно с деревьями значительной толщины, ограничивают применение танков, стесняя их маневр. Густой лес — хорошее укрытие от воздушного и наземного наблюдения.

— Это надо же, как правдиво! — изумился Маковкин, прозевавший в свое время систематическое образование.

— Слушай, Толяй, — пристал Антон Антонович. — У тебя, замечаю давно, здоровая и неистребимая с годами тяга к учению. Иди в сельхозакадемию.

— Советую в юнги, — встрял Гектор Семенович. — Будь моя воля, пропустил бы все прогрессивное человечество через эту школу, пусть даже и экономика слегка пострадает.

Симон, привыкший к внезапным визитерам, сгонял к загонщикам из недалекой деревушки и строго-настрого тех предупредил, чтобы были готовы.

Тем временем мужики в избе на пустяках сосредоточились, поверхностных, тощих, а ведь все они пятнадцать — двадцать лет провели в классах и аудиториях. Карабин с вязью затейливой и рисунками по золоту покоя не давал. Десятки раз его перещупали откровенно, как хуторская хозяйка мнет курицу перед отсекновением головы, поприцеливались по углам и друг перед другом посамоистязались в желании иметь такое оружие для дальнего боя. Только худой белесый Нелишнев по обыкновению молчал, но завороженный взгляд выдавал парня с головой: этого-то прельстила бы даже работа экскурсоводом в каком-нибудь карабинарии, демонстрационной ружейной комнате то есть, а нынче он починял курковки и бескурковки в механической мастерской, сигнальные и стартовые пистолеты правил. И если чего можно добавить к его характеристике как члена охотколлектива, так то, что из армии пришел старшим прапорщиком: значит, поопытнее других был в ремесле.

У Симона сын сидит тут. При взгляде на пацана просилось сравнение сентиментальное — прелесть. Лоб вылеплен четко и тепло, верно, для модели поколениям, глаза — на половину смуглого лица — зеркала доверчивости, сравнение грубое, пошлое, но другого не вытянуть с нашим эмоциональным обязательным воспитанием. Сидит второклассник со справочником, а Гагаров прилип с вопросами, которые, точно фокусник, пачками выхватывал из бороды.

— Скажи, Сашок, какие птицы прилетают к нам весной первыми? Белоносые г…, гра… Грачи. Ну, а следом? Дружественные нам с…

— Страусы, — сказал сын лесника к великому огорчению Гагарова, не поднимая лица от пособия.

Мальчику было тесно. Его не интересовали люди, нагрянувшие в его избу, наполненную колдовскими скрипами, стонами, с охапками кровохлебки и зверобоя на чердаке, где висели и козьи березовые веники, которыми по субботам бились с отцом в бане. Они только и говорили складно об убийствах, засадах, победных выстрелах. Мальчик немного послушал Салтыкова, который, как правило, стал скучно инструктировать о тренировках мастеров спорта пожарного дела, о показательных делах с наигранным пожаром и резиновыми шлангами, из которых, захлебываясь и сопротивляясь, выбрасывалась белая пена на дикую потеху зевакам.

— У нас летом торф туристы поджигают, — напомнил мальчик, будто видел разом лес в огне.

И этой тоске мальчика порадовался Салтыков, подумал, что, не исключено, быть мальцу пожарным, ну а если нет — то, по крайней мере, в лесу огня не бросит.

Спать разбрелись по лавкам рано. Гагаров, взнузданный не ко времени духом красноречия, подсел ко мне, прогнув до полу стальные пружины и затмив бородой свет, стал каяться, воняя капустой, что охоты не любит, а занимается ею по привычке. У них, дескать, и фамилия промысловая.