Календарные дни - [6]

Рюкзаком тем Филин задел за живое и поднял голову, а лицо пылало от жгучего стыда неизвестно, если недостает сил признаться, за что. Заместитель директора, сосед, гражданин Пли в светло-коричневом демисезонном пальто с цельнокроеным рукавом и на трех пуговицах, в кепке из искусственного каракуля, в бордовых уралобувских ботинках на пластмассовой итальянской подошве стоял на пьедестале и тыкал розовым пальцем. «Одумайтесь, гражданин Филин! — предостерегающе крикнул Пли. — Пока еще не поздно, примите верное решение! Мальчик-то зачем? Нам не нужны взрывы, даже демографические!».

Петр Иванович скинул вещи и, почувствовав страшное облегчение, схватил куклу за твердое горло.

Голова Пли удивленно крякнула и свалилась с демисезонных плеч. Это событие, пока не замеченное никем, произошло в левом закутке супермаркета. Филин бросился в зал, сторонясь жаждущих материально облагополучиться, вепрем двинулся на белокурую куклу, державшую в слабых изнеженных ручках соболий воротник на несколько тысяч рублей. «Че эт ты, сыч, надумал?» — удивился ближайший человек из толпы, мужик невинный, вытолкнутый из постоянного агдамно-вермутного обращения супружницей, скорой на расправу, за черным казанским мылом — тараканов стращать по субботам. Изумление еще не сошло с мужикова лица, а Филин с маху опустил на него взвывшую в печали куклицу и еще несколько шагов по инерции гнался за допросчиком. Достойным приемом джиу-джитсу Петр Иванович подсек другую фигуру, оцененную, как краем глаза заметил, рублей в пятьсот, сорвал с нее в падении легкое платье и, голую бесполую, запустил в гудевшую толпу. Истошно и радостно закричали женщины. Какой-то веселый, с пару, человек вдруг заорал во всю глотку: «Гаси светильники! Псих рождается!» Петр Иванович сорвал с маленькой пучеглазой брюнетки, стоявшей как припаянная, головку и по-гречески изящно метнул в крикуна. Дальше пошло совсем легко. Манекены сдавались без боя. По всем залам и проходам скакали пустопорожние головы из целлулоида и папье-маше, порхали в люминесцентном свете бюсты и туловища, с вибрирующим гулом проносились руки и ноги. Уцелевшие муляжи, ломая конечности, рвались к выходу вместе с покупателями, шустрили в заторах, выскакивали в окна, бросая казенную амуницию. Над рукотворным хаосом методично проносилась из конца в конец пустая голова заместителя директора Пли, вещавшая в глубоком административном унынии: «При невыполнении параграфа тысяча триста шестого вступает в силу инструкция о предупреждении, не исключено, что и с занесением в личное дело, с глобальным порицанием».

Странное и непонятное дело. Чем больше разрушений производил в лавке Петр Иванович, тем радостней и легче, вопреки обычной логике, становилось у него на душе, как будто с нее, давно придавленной и полумертвой, медленно сползала многотонная глыба мокрого песка. Наступил даже миг, когда Филин почувствовал себя полностью освобожденным, но в это время он преследовал коренастый, на кривеньких ногах, манекен и насладиться на бегу моментом было несподручно. «Стой! — крикнул осатаневший в праведности Петр Иванович. — Не уйдешь, гад!».

Манекен оглянулся — Филин умер на лету. В убегавшем муляже он узнал себя. Того сытого надоедливого Филина, отца троих детей, положительного производственника и ученого мужа, счастливого теперешней жизнью и образом накатанного мышления, — самого, который мечтал о спокойствии, никогда ни с кем не ссорился, охотно шел на компромиссы во избежание конфликтных ситуаций, жил серой провинциально-семейной жизнью, надеясь проскочить отпущенный ему отрезок жизни безболезненно, без потерь, без страсти. С утроенной яростью Филин догнал антифилина и с маху врезал ему по согласной на все голове, потом по спине и все бил, бил, бил, ощущая невыразимое наслаждение и очищение от варварского процесса. В каждый очередной удар вкладывал он мщение за свое прежнее молчание, унижение, равнодушие, за свою сытость, спокойствие и благополучие. Муляж был из крепких, глубоко укоренившихся в характере. Петр Иванович трудился не покладая рук в пустом уже торговом центре, пока не услышал раздраженный голос над самым ухом.

— Гражданин! Чего руками в общественном транспорте размахались? — раздался в адрес Филина возглас. — Коли выпивши — пешком двигайте!

Петр Иванович с великим трудом вернулся в салон действительности, в троллейбус то есть, битком набитый внимательными гражданами. Он не понимал, как очутился здесь и что произошло или не произошло с ним в торговом центре. Показалось, что и троллейбус — наваждение, да тут объявили знакомую остановку. Филин выскочил и бегом бросился к дому.

Василиса Васильевна, любимая жена, как обычно, строго курсировала между газовой плитой и гладильным столом, от кухонного чада к утюжному, погруженная в привычные заботы. Филин свалил продукты на кухне и, чувствуя внезапный прилив нежности к этой, уже почти немолодой грузной женщине, взял ее руку, ласково посмотрел в глаза, спросил виновато:

— Устаешь, дорогая? Вот и четвертый сын нам не помешал бы — да хватит ли тебя на такое подвижничество?

Жена зарделась и опустилась на стул.