Календарь Русской Революции (Декабрь) - [8]

Завтра мы должны снова отправиться в тюрьму. Если б не доброе к нам расположение полковника Кононовича, нас бы арестовали и посадили тотчас же после получения приказа, но он доверяет нам и дал нам несколько дней, чтобы устроить свои дела. Мы воспользовались этой льготой, чтоб собраться в последний раз на свободе, проводить старый и встретить новый год. А я воспользуюсь этим еще и для другой цели. Не знаю - составит ли она злоупотребление доверием полковника Кононовича или нет, но если бы и составила - все равно

Я ее непременно выполню. Кто-нибудь, {325} прочитав слова "они возвращаются назад в тюрьму", подумает о нас, пожалуй, как о баранах, покорно подставляющих глотки под нож мясника. Но подобное предположение было бы жестоко неверным. Единственное средство выйти из нашего положения это - бежать, но как бежать при температуре в 35 градусов мороза и без всякой предварительной подготовки побега? Почему мы не готовились к побегу - тебе известно, если ты получил мое августовское письмо.

Лично я решил попытаться бежать, если распоряжение возвратить нас назад в тюрьму получится весною, когда побег был бы возможен, и бежать не под давлением минуты, а серьёзно подготовившись. Но случилось иначе. Между тем я чувствую, что мои физические силы исчезают с каждым днем. Я сознаю, что мое недомогание отразится на моих умственных способностях, и что мне грозит опасность обратиться в полного идиота даже при условии внетюремной жизни.

Возникает вопрос: что же станется со мною в тюрьме? Вся моя жизнь держалась на надежде вернуться когда-нибудь в Poccию и служить всеми силами моей души делу правды и справедливости, которым я давно уже всего себя посвятил; но как возможно такое служение для человека и физически и духовно разбитого? И когда надежды на подобное служение у меня отняты, что мне остается? Личное самооправдание? Но пока-то еще наступит момент чего-нибудь подобного полному удовлетворению такого желания, меня десять раз подвергнут пытке.

Поэтому я пришел к заключению, что жить более не для чего, и что я, наконец, заслужил право положить предел страданиям, ставшим бесцельными и бесполезными. Жизнь мне давно уже надоела, смертельно надоела, и только мысль о родине удерживала меня до сих пор от самоуничтожения. Я знаю, что страшно огорчу брата Сашу, тебя и всех, кто меня любит, но разве вашей любви не хватит на то, чтоб простить самоубийство человеку, измученному до последней степени?

Поймите меня, ради Бога! За последние годы меня ведь буквально до смерти замучили. Ради всего дорогого вам - простите меня. Вы же знаете, что мои последние мысли вам принадлежат, что, имей я хоть немножко более сил, я бы жизнь отдал, чтоб только сохранить вас от дальнейшей муки: но силы мои истощились. Мне ничего, не остается, как либо с ума сойти, либо умереть: и последнее во всяком случае лучше первого.

{326} Прощай же навсегда, мой дорогой, добрый, всегда добром поминаемый, мною чтимый отец и друг! Прощай, Саша, и ты, мой младший брат, которого я так мало знаю.

Помните, что лучше умереть даже так, как умираю я, нежели жить, не сознавая себя человеком принципа и чести!

Еще раз прощайте! Не поминайте лихом вашего несчастного сына и брата, который даже и в несчастии находит утешение.

Евгений.