Каланы возвращаются на берег - [23]

Если же говорить о плотностях населения донных организмов, то стоит привести такие цифры: в приливно-отливной зоне прибрежья устрицы и мидии скапливаются по 10 тысяч особей на 1 квадратный метр. Но ведь кроме них здесь встречаются иглокожие, губки, черви и другие беспозвоночные.

А рыбы! Только в пределах Советского Союза обитает около 1400 видов морских рыб. Запасы многих из них огромны. Бесконечные косяки серебристой сельди бороздят морские просторы, медленно двигаются тресковые армады. Большими валами выбрасывает прибой на берег выходящую нереститься мойву. Морской рыбой кормится целая армия пернатых, ластоногих и китообразных. Рыба обычно легкодоступный и излюбленный корм морского котика, сивуча и калана. С ней могут конкурировать разве только такие известные обитатели океанических вод, как кальмар и осьминог.

Итак, обилие кормов, хорошие условия для спасения от врагов, уютные теплые жилища… Наземные млекопитающие знали, на что идут, когда «решали» вновь возвратиться в водную среду.

ГЛАВА 3 УШИ ТОЛЬКО МЕШАЮТ

Большинство земноводных зверей ведет весьма скрытный образ жизни. Для того чтобы изучить их биологию, лучше понять сущность и значение удивительных приспособлений к жизни в водной среде, имеющихся у этих млекопитающих, требуются десятки и сотни дней пристальных наблюдений за ними, постоянный интерес к этой проблеме.

Открытие деда Миколы (из дневника В. Дёзккина)

Небольшая речушка в средней России. Удаленная от городов и крупных сел, она сохранила всю прелесть почти нетронутой первозданной природы. Рыбалка, купание, безраздумное отпускное безделье. Но иногда, верный привычкам зоолога, я отправляюсь бродяжничать по окрестностям. Забираюсь в топкие ольшаники, где в колдобинах темная вода затянута густым слоем ярко-зеленой ряски и почти на каждом кобле лежат, свернувшись в кольца, хозяева этих топей — желтошапочные ужи. Рыскаю по тростниковым зарослям вокруг многочисленных пойменных озер-стариц. Обшариваю прибрежные тальники, с трудом разрывая густые переплетения вьюнков, обвившихся вокруг стеблей трав и веток кустарников.

Интересен и богат животный мир среднерусской поймы, избегнувшей опустошительного проникновения человека! Сколько здесь еще тайн, больших и маленьких, раскрытие которых так радует сердце натуралиста! Из каждой вылазки я возвращаюсь обогащенный какой-нибудь находкой, лучше узнавший своеобразный и таинственный мир речной долины.

С ранней весны до осенних заморозков связана с рекой жизнь рыбаков, перевозчиков, пастухов, сторожей лугов. Кто лучше их знает все секреты узкой долины реки, теснимой со всех сторон бескрайними полями? Они рассказывают мне, где живут те или иные звери и птицы. От них можно узнать, какие редкие животные населяли пойму несколько десятилетий назад и постепенно исчезли — на их глазах или на памяти отцов и дедов. Выводы печальные — край скудеет. Какая водилась в речке рыба, сколько зверя было в прибрежных лесах, сколько уток в озерах! Но мне, хорошо знающему поймы многих других речек, где воды были отравлены отходами промышленных предприятий, а прекрасные заливные луга под влиянием неумеренного выпаса скота превратились в кочковатые осокарники, — мне этот край кажется маленьким Эльдорадо.

Особенно занятный собеседник — старый рыбак Николай Федотыч, которого все на реке зовут дедом Миколой. Вечерами, когда я, расположившись у костра, веду записи в дневнике или читаю книгу, дед возникает вдруг из темноты и молча садится на валяющийся у палатки обрубок дерева. Он говорит мало, но очень емко. За каждым словом его скрывается огромный запас наблюдений, приобретенный за долгую жизнь. В отличие от большинства рыбаков, он не дополняет правду бессознательным вымыслом, а рассказывает только о том, что видел или испытывал сам. Дед и слушать умеет вдумчиво, не перебивая, лишь изредка вскидывая седеющие брови. Почти всю свою жизнь провел старый рыбак на реке, хорошо изучил ее секреты, и все, что я говорю ему «ученого» о речных обитателях, доходит до него правильно, без искажений. О чем только не приходится нам беседовать теплыми и темными июльскими ночами, сидя у затухающего костра… Рассказываю я деду и о бобрах, над изучением которых работаю в Воронежском заповеднике. Он слушает внимательно, вопреки обыкновению раз пять переспрашивает меня, а когда я закончил, промолвил:

— Знаю я о них, слыхал. Жили они и в наших местах. Моему отцу его дед передавал. Занятные звери, трудящие. Только побили их всех. Последний бобер, говорят, во-о-н в этом озере жил, в Диком, где я сейчас рыбачу. Один оставался, старый, в седине весь, а и он исчез: ушел ли, умер ли, бог ведает…

Отпуск кончается. Сегодня дед неожиданно взбудоражил меня необычной вестью. Он пришел рано утром, весь мокрый от росы, и, откинув дверцу палатки, спросил:

— Васильич, спишь? Проснись-ка, слушай. На Диком-то бобер появился, сам видел. И домину себе построил в Журавьем углу. Снасти проверял и видел, в первый раз вчера я в тот угол вентери-то поставил…

Новость удивила меня. Я твердо знал, что ни в этой, ни в соседних речках бобров нет и не должно быть. Но и не поверить деду Миколе было нельзя…