Какого цвета ветер? - [6]

Я позавтракала, стоя у плиты, ела прямо из сковородки— не надо будет тратить время на мытье посуды. Картошка подогрелась, а котлета не успела, что-то она сегодня как резиновая.

Вышла из дому в стужу. А что, если никто не привезет так рано цветов на рынок?

Утро серое, сизое. Тяжелое небо нависло над улицей, спрятало крыши домов. На мокром черном асфальте, словно в лужах, отражается расплывчатый свет фонарей. У меня такое ощущение, будто я ступаю по стеклу.

Трудно представить, что вечером валил липкий снег и что в густой колючей беловерти не было видно ни одного темного предмета. Но никакая непогода не может испортить мне настроения: сегодня мы с Ромкой пойдем к Лиле, а потом... Пусть это «потом» будет, пусть.

Вспоминается одно важное событие в моей жизни. В нем участвовал Ромка. Он как чувствовал, что ему придется защищать меня всю жизнь. Учился в нашем классе один забияка по фамилии Жучок! Его боялись все. Делал он что хотел: то шапку с кого-нибудь стащит и ну топтать, то тетрадку порвет, а то ни за что ни про что влепит затрещину. Кто пожалуется — получит добавку.

И вот этот самый Жучок залил чернилами классный журнал — закрасил свои двойки. Учительница, естественно, расстроилась.

«Кто это сделал?»

Молчим.

«Я вас спрашиваю — кто это сделал?»

В ответ ни звука.

И тут сама не понимаю, как у меня хватило смелости сказать:

«Жучок, встань. Это он...»

Он встал и выпустил сквозь стиснутые зубы:

«Это тебе, Нилова, даром не пройдет, получишь свое...»

Я действительно «получила свое». Жучок подкараулил меня в пустом коридоре, разогнался как бык на красное полотно и сбил с ног. Я вскрикнула от боли, от стыда, а когда поднялась, увидела, что Ромка бьет Жучка портфелем по голове, а Жучок все приседает и приседает, будто вколачивается в пол. Ромка приговаривает:

«Еще раз тронешь Нилову, голову оторву».

Я была счастлива...

Как сейчас. Сегодня мы встретимся, Ромка зайдет за мной вечером, к нам зайдет. Не боюсь я теперь никого: ни папы, ни тети Иры тем более. У меня скоро своя семья будет...

Я влилась в торопливый поток нахохлившихся людей. Не думала, что в выходной день да еще в такую рань на улице столько народу,— куда они все торопятся?

Один мудрый человек сказал, когда его спросили, что такое счастье: это когда тебе утром хочется идти на работу, а вечером хочется идти домой. Вот и выходит, что я счастливый человек!

Чтобы попасть на работу к восьми утра, мне надо вставать в шесть. Автобусом добираться ровно сорок пять минут, трамваем — час. Предпочитаю трамвай — в нем удобней читать. И время летит незаметно, и целых два часа с книгой. А если еще и место освободится! Ехать в трамвае удобно, почти не трясет (старых вагонов в нашем районе нет и в помине!), за остановками следить не надо — у фабрики кольцо.

Мой трамвай плавно подкатил к остановке, дверца распахнулась как раз передо мной, будто приглашала: «Пожалуйста, Нилова, на свое любимое место у окошка!»

С сожалением провожаю взглядом почти пустой вагон: жду автобуса. На рынок можно подъехать только автобусом. Я всегда дарю Лиле в день ее рождения цветы. Она же никогда мне ничего не дарит, зато извиняется громко и бурно: «Сашенька, а ведь я забыла! Вылетело из головы, приготовила деньги, дай, думаю, побегаю по магазинам, выберу что-нибудь... И нате, забыла!»

Подошел переполненный автобус. У меня большой опыт забираться в переполненный городской транспорт, в любую щелку пролезу, если надо.

На второй остановке меня буквально втиснули на освободившееся у окна место, рядом плюхнулся старик без шапки, он засунул ее за борт пальто — так Ромка носил раньше книжки. Старик пахнет овчиной. Над ним, держась обеими руками за поручни, повисла женщина в распахнутой рыжей шубке. Пола шубы трется о лицо старика. Он поворачивает голову то в одну сторону, то в другую, будто специально подставляет под чистку обе щеки. Я обернулась и увидела сидящую позади меня нашу директрису. Вот так встреча! Куда она едет так рано? Еще подумает, что я увильнула от работы.

— Доброе утро, Евгения Павловна!

— Здравствуй, Саша...

«Бабье царство» у Евгении Павловны большое, но она знает всех наперечет. Появится новенькая, вызовет и расспросит о житье-бытье.

А автобус все набивается и набивается. Начинаю беспокоиться: вдруг не удастся выйти у рынка? Говорю об этом соседу-старику.

— Выйдем, не бойся,— успокаивает он меня. — Я тоже туда, за мной держись.

Когда мы поднялись, женщина в рыжей шубе заговорила на весь автобус:

— Вон она, молодежь нынешняя, развалятся как на именинах, а пожилые стой, труди ноги!

— Пошто ты на нее окрысилась? — вступился старик, взмахивая рукой, мне даже показалось, что он хочет оттолкнуть женщину. — Ее самою придавили к сиденью!

Я повернулась: моя директриса, конечно, все это слышит. Но на месте Евгении Павловны сидела другая женщина.

На рынке уйма мимоз — желтое кипенье, первые южные гости, веточка — рубль. Выбрала пять веточек, не могу удержаться, чтоб не поднести к лицу — пахнут свежестью, весной. Порадую подружку.

Успеваю добежать к уже тронувшемуся автобусу, хватаюсь за чью-то протянутую руку, вскакиваю на подножку, и сразу дверь сдвигается за моей спиной, прищемляет мое пальто, оно сейчас как дверная прокладка. Кто-то прошелся уголком портфеля или сумки по моей ноге. Не так больно, как жалко капроновые чулки — первый раз надела эти дорогие недолгожители.