Какого цвета ветер? - [11]

А мне хоть бы записку кто прислал. Записки, конечно, были, но совсем не те, каких хотелось:

«Нилова, дай контрольную перекатать!»

«Нилова, давай останемся после уроков — не понимаю я, как эти задачи решаются!»

«Саша, попросись срочно к доске, выруча-ай!»

В конце концов я сама решилась написать Ромке записку: «Одни слепы глазами, другие — сердцем...» Пускай задумается!

Он прочитал анонимное послание, повертел головой, стараясь определить, от кого оно (я исказила почерк), потом скатал записку в шарик и щелчком выстрелил мне в щеку.

Это была моя первая и последняя записка мальчишке.

А как я призывала в эти дни свою добрую фею! Большая уже была, а все продолжала придумывать всякое несбыточное: вот моя фея, перевоплотившись в директора школы, входит в наш класс.

«Саша Нилова здесь?» — спрашивает директор и направляется ко мне, пожимает руку.

Все удивлены: в чем дело?

Директор рассказывает, что я совершила какой-то подвиг, никто такого еще не совершал. Подвиг придумать я так и не могла: людей спасали при пожарах, вытаскивали из воды, все это уже было, часто в газетах писалось, мне надо было совершить необыкновенный подвиг. Например, изобрести летательный аппарат — сообщение между Землей и космическими кораблями, аппарат-курьер, небольшой, верткий, умный, надо отвезти космонавтам какие-то детали — пожалуйста, или письма, или секретное сообщение, в общем, я должна была изобрести такое, чего нельзя придумать.

«В центральной «Правде» об этом написано,— сообщает директор. — Спасибо тебе, Нилова, ты прославила нашу школу!»

Он подбрасывает газету, все тянутся к ней, стараясь поймать, но она никому в руки не дается, распрямляется во все свое поле, машет уголками и ковром-самолетом устремляется в открытое окно.

Все кричат, ликуют, а Ромка убивается: «Ну и дурак же я бестолковый! Где мои глаза были? На что мне сдалась эта голубая принцесса Лиля, если без Саши Ниловой мне не будет счастья? Я же люблю только ее! Но она теперь, конечно, не станет со мной разговаривать, такая знаменитость!»

Я торжествую: «Пострадай, пострадай немного».

Учительница, наш классный руководитель, руки ломает: «Ты уж извини меня, пожалуйста, Нилова, я была недостаточно внимательна к тебе. Как же это я проглядела твою работу? Надо было со мной посоветоваться или хотя бы довериться. Ты уж извини меня, Саша, что я плохой классный руководитель. Больше этого не повторится...»

Я добрею: «Важно то, что вы поняли все. Прощаю

вас!»

— Нилова, к доске! — слышу я голос учительницы.

И еще хихиканье слышу.

И так мне хочется плакать, что я долго и больно тру глаза.

Училась я хорошо, но никак не могла отучиться опаздывать на уроки. То у меня вдруг развяжется шнурок на ботинке, то вывалится из старенького портфеля сверток с завтраком — запихивать его в портфель приходится уже в классе. А когда однажды я пришла вовремя, оказалось, что наши часы ушли иа двадцать минут вперед. Лиля назвала меня растрепой.

Но я до сих пор помню удивившие меня тогда слова учительницы русского языка и литературы, сказанные Лиле: «Если тебе захочется осудить кого-то, вспомни, что не все люди обладают такими преимуществами, которыми обладаешь ты...»

Я посчитала себя вечным должником перед этой учительницей, я готова была служить ей, а если надо, и пожертвовать жизнью ради ее счастья. Решила стать учительницей. Как она... Я жила тогда как собачонка, которая ловит добрый человеческий взгляд и готова платить за этот взгляд вечной преданностью.

А как я была признательна Ромке за частые приглашения на молчаливые прогулки! Этими прогулками я только и жила.

Но все оборвалось мгновенно и горько. Случилось это в выпускной вечер. Я так ждала этого вечера! Тетя Ира сшила мне белое платье, купила красивые туфельки.

— Какая ты, Санюшка-голубушка, сегодня непривычная!— восхищалась она. — Глазенки так и сверкают, так и сверкают, ишь ты! А ножки-то, ножки, гляди, отец, какие у нее красивые ножки! Какая ты, однако, у нас...

Я таяла от этих слов, как масло на горячей сковородке.

Лиле для выпускного вечера сшили белое платье на голубом чехле с низким вырезом на груди. Мне все казалось, что, если Лиля опустит руки или вздохнет поглубже, платье сползет с нее. И все же я, не раздумывая, отпорола воротник у своего платья, сделала вырез пониже.

Тетя Ира рассвирепела:

— Мало, что платье испортила, так еще свои мосо-лыжины напоказ выставила! Мясом сначала надо обрасти.

Я не обиделась, меня даже неожиданный дождь не расстроил и даже заляпанные грязью новые туфельки — я их вытерла носовым платком, не бумагой же вытирать, поцарапать можно! А потом не знала, куда девать запачканный платок, так и носила в кулаке, пока не догадалась спрятать в свою парту после выстираю, выбрасывать боялась, тетя Ира спросит, платочек новый.

Нам вручали аттестаты зрелости.

Когда я протянула руку за своим аттестатом, вдруг заплакала. Никто не плакал, а я... Директор положил руку на мое плечо, легонько пожал, но не сказал ни слова. Не знаю, что со мной делалось. Ведь я была так счастлива! Я плачу почему-то, когда смотрю по телевидению военные парады на Красной площади и когда слышу Гимн Советского Союза на каком-то торжестве. Отчего бы, спрашивается, туг плакать? Мне хорошо, в душе радуюсь, а слезы сами по себе...