Какого цвета небо - [10]

– Брось, Иван! – сказала Татьяна; мы все еще держались с ней за руки. – Лукерья Петровна всего наготовила своему Веничку, не пропадать же добру. – Посмотрела внимательно на Венку, на Кешку, сказала просто: – Только не пей ничего: по всему видать – тебе придется вести машину..

– Да, уже освежились, – ответил я, присмотревшись повнимательнее к однокашникам.

– Ну хорошо, Аленушка! – веско говорил Венка. – Но ведь сама-то ты пойдешь в вуз?

– Уже и заявление, конечно, подала! – убежденно подтвердил Кешка.

– С волосами окуналась? – удивленно спросила Аннушка Татьяну.

И только тут я, да и сама Татьяна, кажется, заметили, что прическа ее испортилась, рыжие волосы потемнели, стали почти коричневыми от воды.

Татьяна села на свободное место у коврика, чуть подвинулась, освобождая место для меня. Вдруг колено мое коснулось ноги Татьяны, мы оба тотчас покраснели, отодвинулись друг от друга.

– Я-то пойду, но я – заслужила право на это! – сердито отвечала Лена Венке. – Вон как и он. – Она кивнула на меня, чуть поморщилась, увидев рядом ео мной Татьяну.

– Значит, государство зря учило нас, выбрасывало деньги на ветер? – напористо спрашивал Венка.

– Пейте и ешьте, дети мои! – хлебосольно и уже пьяновато говорила Аннушка, наливая коньяк в наши с Татьяной стопки.

– Тост! – сказал я, поднимая свою стопку; она оказалась неожиданно большой, граммов на сто. Что я буду говорить, мне было неясно; одного мне хотелось: прекратить как-то этот ненужный спор и помочь Лене.

– Подожди, всем надо налить! – строго остановила меня Аннушка.

А Кешка уже разливал коньяк по стопкам из только что открытой бутылки. Вторая стояла неначатой.

«Что только будет, если прикончить весь этот литр?!» – с легкой растерянностью подумал я.

– Заночуем! – отчаянно подмигнув, сказал Венка, будто угадал мои мысли.

И тут я понял, что не спор хочу прекратить, а как-то снять нервное напряжение, которое так и перло из Венки. Посмотрел на Татьяну: у нее опять даже уши были красными. И так мне захотелось «заночевать», как выразился Венка, все время быть с Татьяной, выкупаться на рассвете, хоть раз в жизни по-настоящему, откровенно обо всем поговорить с ней!

Татьяна почувствовала, наверно, что я гляжу на нее. Да, возможно, и не только это почувствовала. Подняла голову, поглядела мне прямо в глаза.

– Ну ладно, – поспешно сказал я, поднимая свою стопку. – За окончание школы, за новую жизнь!

Мы чокнулись, а Гусь бормотнул бодренько:

– Ощетинились и – вздрогнули! – Выпил всю стопку, свел узкие плечи, вытянул шею, показал, как именно он «вздрогнул», стал поспешно закусывать.

Я встретился глазами с Леной: она значительно смотрела на меня, через силу выпила всю стопку. И мне опять стало жалко ее. И Венка выпил, и Аннушка. Татьяна, все так же твердо глядя на меня, чуть отхлебнула из стопки и спросила:

– Ты когда обещал Валентине Ивановне вернуться? – Поставила спокойно стопку, взялась за курицу.

– Да! – сказал я и тоже поставил свою стопку. И тут как-то разом захмелевший Венка протяжно и погано выговорил, глядя на меня своими черными сливами:

– У него мать умирает, а он – за чужими девушками ухлестывает!

– Ваня! – сказала Татьяна, и глаза у нее были опять такими же, как и в том моем сне.

– Подлец! – выкрикнула Лена.

– Да уж, знаешь ли, дружище, – сказал Гусь. А я встал и поплелся в неизвестном направлении.

Даже не помню, как рядом со мной оказалась Татьяна. Она была уже одета и мои вещи несла в руках Так мы молча и шли с ней рядом, и я почему-то все никак не мог взять у нее свою одежду.

– Я зайду к Валентине Ивановне? Я кивнул.

– Знаешь, – сказала она, когда мы оказались у моря, – я решила на завод к вам пойти. А что? Ну зачем мне идти в институт, если меня ни в какой не тянет, а?…

Я остановился, стал одеваться. Сказал наконец:

– В идеале, наверно, так и должно быть.

Оделся совсем, поднял голову. Татьяна стояла вплотную ко мне. И мы вдруг поцеловались.

4

Целовался я тогда впервые в жизни. На вечеринках, к примеру, когда все целовались, приходилось и мне изображать поцелуй. Но чтобы вот так, наедине с девушкой, вот так по-настоящему, – это впервые. „И не обнять мне было Татьяну, будто руки меня не слушались. А глаза у Татьяны были испуганно и крепко зажмурены. Вообще все это длилось один миг, я только успел почувствовать, что губы у нее мягкие и чуть соленые после моря. Потом она качнулась и слегка отодвинулась. Я открыл глаза: Татьяна смотрела на меня, и в глазах ее была одна радостная доброта!

– Все совершенно точно, как во сне! – быстрым шепотом сказал я, Татьяна мигнула вопросительно, тогда я пояснил торопливо: – Я видел тебя сегодня во сне, и там было все так же, да-да! Только мы не успели поцеловаться, Венка помешал, а все остальное – так же.

Она улыбнулась, взяла меня за руку, и мы пошли. Море было тем же, и пляж, и сосны, и люди – все, как и раньше, и одновременно по-новому. Шел тихонько, чувствуя, как Татьяна ласково держит меня за руку, поглядывал на море, небо, людей: да, все – другое! Татьяна шла, опустив голову, улыбалась растерянно-радостно. Она тоже мгновенно изменилась: и тени холодного высокомерия не было в ней; длинные ресницы подрагивали, лицо было открытым, незащищенным, глупо-счастливым, какое бывает у Светки.