К сожалению, ни он, ни я не сказали друг другу ничего нового в нашей традиционной проверке позиций. Мы устраивали ее периодически, чтобы выяснить, не появились ли у кого-нибудь из нас новые гипотезы или наблюдения, которые бы могли послужить толчком к ним. А потом снова возвращались к опытам, к поискам «стрелок» в самых миниатюрных и сложных часах — в клетке.
Мы искали секундные стрелки там, где контролируется процесс от одного деления до второго: синтез белка, синтез нуклеиновых кислот.
Задача сводилась к тому, чтобы найти «секундные и минутные стрелки» — механизмы, отвечающие за появление первых качественных изменений в наследственном чертеже, по которому каждый раз воссоздается клетка, изменений настолько больших, чтобы они были заметны в ее деятельности, и настолько малых, чтобы уже измененная клетка еще оставалась «самой собой».
Это были «ювелирные» поиски, и пока они не приносили успехов. Требовались новые гипотезы, но, сколько мы ни шарили в своем воображении, таковых но находилось.
— Сегодня кончаем работу — и часок на лыжах, идет? — предложил Юра.
Пожалуй, это был хороший вариант. Я согласился.
Мы не дождались пяти и ушли с работы раньше. Я знал, что мне будут звонить из Дворца культуры химиков, но если честно выполнять все обязанности, в том числе многочисленные общественные нагрузки, то лыжи нужно запрятать в чулан и забыть о них раз и навсегда.
Снежок слегка похрустывал, и это было как подарок пашей вялой зимы. Легкая пороша клубилась и вспыхивала в солнечных лучах. Пахло чем-то непривычно свежим. Пожалуй, надо целый день провести в лаборатории, чтобы так остро почувствовать лесной аромат.
Мы оба любили идти на лыжах размашистым шагом, молчать, не ждать друг друга, неожиданно догонять, изредка мычать от удовольствия: «Денек на славу!» Или: «А здорово, правда?» Мы взобрались на невысокий длинный склон горы с извилистыми сверкающими сизой сталью лыжнями, расходившимися в разные стороны, как рельсы от узловой станции. Мы уже собирались помчаться вниз, как услышали знакомые голоса. Это были ребята из нашей лаборатории. Я быстро взглянул на часы: четверть шестого.
Значит, они воспользовались нашим отсутствием и ушли из лаборатории по меньшей мере за сорок минут до конца рабочего дня, Я потянул Юру за рукав, и мы, спрятавшись в зарослях, увидели «дезертиров»: шустрого остроносого Виктора, обладавшего цепкой памятью, в том числе и на бесчисленные анекдоты; смазливого, похожего на портрет в журнале мод, Николая, которого в глаза все называли Нилом, а за глаза — Ноликом. Я не удивился, что ушли эти двое. Но с ними был и лобастый нелюдим Петя Авдюхов. И теперь он отнюдь не был молчаливым. А в центре этой троицы, усердно опекаемая нашими кавалерами, легко скользила на лыжах раскрасневшаяся новенькая.
Она едва касалась палками снега и сразу резко набирала скорость.
Как только я увидел ее, понял: это она сманила из лаборатории ребят. Витю и Нолика ей не пришлось упрашивать, но Петр… Я вспомнил все: жалобный звон стекла, разбитые «люсьены», чересчур быструю и неслышную походку.
Холодная ярость закипала во мне. Ну погоди же!
Я оттолкнулся палками, стрелой промчался по склону, тормознул левой лыжей, круто повернул, взбивая снежную пыль, и оказался перед ними.
С лица Нолика еще сбегало игривое выражение. Петр еще растягивал рот в улыбке, сразу ставшей жалкой, а Витя, опомнившийся первым, уже забормотал:
— Мы закончили работу и решили показать ей город- она недавно приехала из Баку. Знаете, в Баку, оказывается…
Он долго молол вздор, пытаясь заинтересовать меня.
Я молчал. Почувствовал на шее теплое дыхание. Это подъехал Юра и теперь стоял за моей спиной, как статуя.
Нолик проговорил гнусаво:
— А вы здорово катаетесь на лыжах. Ей-богу!
Больше ничего он придумать не мог.
Брови Петра, казалось, сейчас наползут одна на другую. И только новенькая посмотрела на меня широко расставленными ясными глазами, посмотрела так, словно ничего не случилось, и проговорила кокетливым голосом, играя маленькую девочку:
— Я одна виновата, я их подбила.
Она пыталась навязать мне решение. Как будто если она пожелала прокатиться в их компании, то само собой разумеется, что они не посмели ей отказать.
Она, кажется, не сомневалась и в том, что я признаю зто.
И тогда я молча развернул лыжи, а за мной и Юра и быстро поехал дальше, вниз по склону, оставляя их в неведении насчет завтра, со злой радостью предвкушая, что они передумают, пока завтра наступит.
Я признался себе, что не поступил бы так жестоко с ребятами, если бы не она…
* * *
На другой день с утра меня вызвал директор.
— Только не нужно поздравлять, — предупредил он, морщась. — Мне все-таки придется перейти в министерство. Кстати, я вас тоже не поздравляю. Вам придется запять мое место.
Я подумал о начатой работе, потом о разных собраниях, заседаниях, сессиях, о том, что к директору приходят руководители лабораторий, старшие и младшие научные сотрудники, представители других ведомств, учреждений; что его вызывает начальство и все что-то просят, требуют, приказывают; что ему самому нужно приказывать и притворяться, будто он точно знает, как следует поступить в том или ином случае, пока он не привыкнет к мысли, что и на самом деле знает это; вспомнил о том каменном грузе, который называется ответственностью. Мне стало невесело.
