Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские - [20]
И на суде проявилось пристрастие Чуковского ко лжи. Гессен вспоминал: «На суде Кранихфельд, между прочим, задал Чуковскому коварный вопрос, получает ли он в “Ниве” жалованье? Вопрос этот, в котором явно звучало обвинение, показывает, как щепетильна была русская литература… Чуковский, однако, обиженно ответил категорическим отрицанием, и Кранихфельд сконфузился. А когда, по окончании заседания, мы с ним спускались по лестнице, он, обнимая меня, шепнул на ухо: “а ведь жалованье-то я получал!” – “Да вы с ума сошли, Чуковский, вы можете как угодно играть своей репутацией, но ведь ложится тень на “Речь” и на меня”. Его беспечность поколебать было трудно: “какие пустяки, – отвечал он, хитро подмигивая и крепче обнимая, – им об этом никак не узнать!”»
В итоге литературный суд чести признал:
«1) Что в статье К. И. Чуковского, напечатанной в “Речи” 7-го марта, несомненно, заключалось обвинение редакции “Современного мира” в сознательном и намеренном обмане, не взятое назад, а скорее – вновь подчеркнутое во второй статье того же автора[21];
2) что для такого обвинения случайное, независящее от редакции “Современного мира” неисполнение некоторых данных ею обещаний, – не давало никаких оснований;
3) что редакция “Речи”, поместив вышеупомянутую статью без всякой проверки ее содержания и даже без приведения в известность какого журнала она касается, поступила крайне неосмотрительно, тем более, что и ей случалось не исполнять данных при подписке обещаний».
Добиться читательского внимания через скандал – просто, через литературное мастерство – значительно труднее. Одной из основных бед Чуковского, критика и прозаика, был стиль. Отсутствие систематизированного знания[22], которое невозможно компенсировать обилием прочитанных книг, плюс привычка «мешать боль, шутовство и ложь», плюс выучка в газете, к тому же провинциальной, – все это породило своеобразный стиль Чуковского, который, с одной стороны, принес ему известность, популярность в определенных кругах, с другой стороны, отрицательно воспринимался образованными читателями.
А. А. Блок в статье «О современной критике» (1907) отметил: «…Стиль его [Чуковского] грешит порой газетной легкостью».
Благожелательно относящаяся к Корнею Ивановичу Зинаида Николаевна Гиппиус после выхода книги «От Чехова до наших дней» (СПб., 1908) вынуждена была написать автору: «Посмотрите, какой “тон” Вас засасывает, какой скверный, гаерский, иногда даже прямо хулиганский…»
После появления в «Речи» 5 июля 1915 года первой части (вторая увидит свет ровно через неделю) статьи Чуковского «Утешеньишко людишкам», в которой после многочисленных отрицательных высказываний о творчестве Горького критик дал положительную, даже можно сказать восторженную, оценку его «Детству», В. А. Базаров (Руднев) написал автору повести: «Дорогой Алексей Максимович!.. Обратили ли Вы внимание на фельетон Чуковского во вчерашнем № “Речи”. Конечно, Корней не был бы Корнеем, если бы не попытался разок-другой высунуть язык, и нельзя с него строго спрашивать за то, что он вульгаризировал Вашу “человекобожескую” веру. Ибо, само собой разумеется, беспечальное “ангельское” житие ни в коем смысле и ни в коей мере не является Вашим идеалом, а потому о Максиме “Сладчайшем” говорить вовсе не остроумно». Еще более резко об «Утешеньишке людишкам» высказалась Е. Д. Кускова в письме Горькому от 8 июля 1915 года: «Прочла сегодня идиотскую статью о Вас подхалима Чуковского (в “Речи”) и ужасно стало обидно, что я ничего не знаю о Вас… Взбесилась я на статью Чуковского. То хоронят, то открывают “нового” Горького, и до того все это глупо и пошло, что читать противно…»
Чуковский видел недостатки своего литературного стиля. На замечание
B. Я. Брюсова: «Для “Весов” можно и должно писать более сжато» критик ответил 12 марта 1906 года: «Это у меня провинциальная газетная привычка – писать длинно… режьте, пилите, строгайте».
Каждый знает, как непросто избавиться от какой-либо привычки. Неудивительно, что исправление стиля шло медленно и трудно.
Грянул 1917 год. В феврале рухнула династия Романовых. А после октября изменился весь жизненный уклад в стране. Литературная критика стала другой. В ней Чуковский не нашел себе места. Пришлось стать литературоведом. Впрочем, интерес к истории отечественной литературы Корней Иванович начал проявлять задолго до бурных событий 1917 года. Еще в «Сигналах» (в 3 и 4 выпусках) он перепечатал сатирическую поэму А. К. Толстого «Сон статского советника Попова». 1 ноября 1912 года в газете «Речь» появилась статья Чуковского «Мы и Некрасов». Всего до революции было напечатано более 10 его статей, посвященных Н. А. Некрасову. Вскоре после Октябрьского переворота увидело свет сразу несколько книг Чуковского о жизни и творчестве поэта: «Некрасов, как художник» (Пб., 1922), «Поэт и палач: (Некрасов и Муравьев)» (Пб., 1922), «Жена поэта: (Авдотья Яковлевна Панаева)» (Пб., 1922). Затем появились «Рассказы о Некрасове» (М., 1930; первое издание вышло в 1926 году в издательстве «Кубуч» под названием «Некрасов. Статьи и материалы»). Чуковский становится ведущим некрасоведом в советской России.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.
Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
Книга Максима Кравчинского продолжает рассказ об исполнителях жанровой музыки. Предыдущая работа автора «Русская песня в изгнании», также вышедшая в издательстве ДЕКОМ, была посвящена судьбам артистов-эмигрантов. В новой книге М. Кравчинский повествует о людях, рискнувших в советских реалиях исполнять, сочинять и записывать на пленку произведения «неофициальной эстрады». Простые граждане страны Советов переписывали друг у друга кассеты с загадочными «одесситами» и «магаданцами», но знали подпольных исполнителей только по голосам, слагая из-за отсутствия какой бы то ни было информации невообразимые байки и легенды об их обладателях. «Интеллигенция поет блатные песни», — сказал поэт.
«Русская песня в изгнании» продолжает цикл, начатый книгами «Певцы и вожди» и «Оскар Строк — король и подданный», вышедшими в издательстве ДЕКОМ. Это первая книга об эстраде русского зарубежья, которая не ограничивается периодом 20–30 гг. XX века. Легким литературным языком автор повествует о судьбах, взлетах и падениях артистов русского зарубежья. Как сын русского казака, инкассатор из Болгарии Борис Рубашкин бежал на Запад и стал звездой мировой оперной сцены, а потом был завербован американской разведкой? Как подруга Матисса и Майоля, а в дальнейшем миллионерша-галерейщица и автор уникального альбома «блатных песен» Дина Верни попала в гестапо и выбралась оттуда благодаря любимому скульптору Адольфа Гитлера? Как Федор Иванович Шаляпин относился к ресторанным певцам и цыганскому романсу? Почему А. Вертинский и П. Лещенко падали перед ним на колени и целовали руки? Какое отношение к песням эмигрантов имеют Максим Горький, Лев Толстой, Иосиф Бродский, братья Мавроди, Александр Солженицын, Ив Монтан, Михаил Шемякин и Эдуард Лимонов? Как живется сегодня на вновь обретенной родине Вилли Токареву, Михаилу Шуфутинскому и Любови Успенской? А еще две истории о русской мафии, любви и, конечно, ПЕСНЕ. Компакт-диск прилагается только к печатному изданию.