Какая-то станция - [11]

— Сначала их дома растят, в бумажных кулечках с землей. На окошке.

— А у нас они совсем не растут, — сказала Тоня.

— Да? — почему-то обрадовался Вася. — А у нас растут. Сибирь, а растут! А потом, когда весна наступит, их в парники высаживают и рамами накрывают, чтоб тепло им было…

— А у вас дома была девушка? — тихо спросила Тоня.

— Девушка? Какая девушка? — не сразу понял Вася.

— Ну… с которой вы дружили?

— Я? — Вася остановился. — Я не дружил ни с кем.

— Совсем-совсем, никогда-никогда? — допытывалась Тоня.

— Никогда, — сказал Вася и покраснел.

Он соврал: он влюблялся по очереди во всех девчонок в классе, а в восьмом классе был влюблен сразу в двух. Правда, все это у него быстро проходило, но сейчас он все равно почувствовал себя обманщиком и поспешил перевести разговор опять на помидоры.

— А когда совсем тепло станет, их начинают пересаживать из парников в землю. А потом пасынкуют, лишние ветки обламывают…

— А вы с кем-нибудь переписываетесь?

— Я? — переспросил Вася. — А с кем?

— С девочкой?

— С какой девочкой? Я только маме пишу.

Они дошли до Тониного дома. Вася украдкой потирал уши, делая вид, что поправляет бескозырку, потирал и не чувствовал их. У Тони закуржавела шаль у рта и ресницы тоже были белыми.

Они стояли на крыльце и коченели.

Ярко, будто слюдяное, блестело снежное поле. Оно начиналось сразу у Тониного дома. Невдалеке обледенелый куст светился, как стеклянный, и вызванивал на ветру. Казалось, сам воздух звенит от стужи.

Ты, залеточка родной,

Проводи меня домой… —

вдруг раздалось совсем рядом. Вася и Тоня увидели Фросю. Она замедлила шаг возле дома, будто ждала, что ее окликнут, но Тоня и Вася затихли. Снова заскрипели шаги, и Фрося пошла через снежное поле к полустанку. Она еще что-то пела, какую-то лихую зазывную частушку, но вот голос ее стих, только маленькая одинокая фигурка затерянно чернела посреди огромного холодного простора.

— Ребеночек у нее, — тихо сказала Тоня.

— У кого? — не понял Вася.

— У нее. У Фроси.

— Ребенок?! — искренне удивился Вася. Он никак не думал, что у этой девушки может быть ребенок. Она ему казалась совсем молодой, а дети, он считал, бывают только у пожилых.

— Ребеночек, — повторила Тоня и вдруг переменила тему разговора:

— А она все про вас говорит. — Вася уловил в ее голосе какое-то недовольство. — Как придет, так все говорит о вас.

— Обо мне? А чего обо мне?

— Красивый, говорит.

Вася покраснел и не знал, что сказать. Он посмотрел на мертвое поле, на одинокую фигурку, которая становилась все меньше и меньше, растворяясь в сизой морозной ночи, и ему стало жалко Фросю. Он подумал, как бесприютно и холодно идти ей по этому насквозь продуваемому полю.

Вася совсем замерзал, пальцев на ногах не чуял, а об ушах и думать боялся. Его трясло, он стучал зубами.

— Вы чего дрожите? — спросила Тоня.

— Так просто, — сипло выдохнул Вася.

— Кто там дрожит? — вдруг раздался голос за дверью. Васе он показался громовым. Тоня, приглушенно ойкнув, испуганно присела и толкнула Васю. Он не удержался и загремел с мерзло-гулкого крыльца. Открылась дверь, и на пороге появилась Тонина мать. Вася узнал в ней фельдшерицу поселковой амбулатории.

— А ну, марш по домам! — приказала она. — Задрожали! Знаем мы вас, сначала дрожите, а потом ищи ветра в поле.

Вася стоял на четвереньках и никак не мог подняться на непослушные ноги. Наконец он выпрямился и вежливо пролепетал:

— Здравствуйте.

— Здрасьте, скатертью дорожка! — насмешливо ответила Тонина мать. Самой Тони на крыльце уже не было.

Дома Леха оттирал снегом обмороженные Васины уши и ворчал:

— Олух царя небесного! Останешься без ушей, какая девка за тебя пойдет!

Вася ойкал от боли, морщился.

— Ты что, в сугробе сидел?

— Н-не-е, н-на крыльце с-стоял, — дрожал от озноба Вася.

— «Н-на крыльце»! — передразнил Леха. — Что за люди! Сколько вас учить! Иди сразу в дом, садись за стол: «Здрасьте, мамаша! Как хозяйство?» — и так далее.

— У н-нее м-мать з-злая.

— Вот выбрал! — воскликнул Леха, забыв, что именно сам присоветовал Васе проводить Тоню после кино. — Без матерей, что ли, нету! Салага ты, салага и есть.

— Т-ты н-не говори с-старшине, — попросил Вася, покорно выслушивая нотацию Лехи.

— «Н-не говори»! Что он, сам не увидит? У тебя завтра уши как у слона будут.

И вправду, наутро уши распухли и стали похожи на мясистые розовые лопухи. Суптеля иронически оглядел их и сказал:

— Хорошо еще — уши, а если бы ноги? В госпиталь отправлять?

— Он теперь на индийского слона похож, — ощерялся Леха. — Жарко станет — обмахиваться может. Слоны обмахиваются, сам видел. Будь другом, попробуй.

— Помолчи! — оборвал его недовольный старшина и строго посмотрел на Васю. — Шутки шутками, а из строя ты себя вывел. В воду с такими ушами нельзя, и не только в воду. Будешь дежурить, пока…

— …уши не отвалятся, — снова встрял Леха. Суптеля хмуро покосился. Леха сделал невинный вид.

— …пока не заживут, — закончил свою мысль Суптеля. — И подумай кое о чем.

Вася понимал, что из-за этих проклятых ушей подводную его нагрузку берут на себя товарищи. Еще два дня назад старшина сказал, что пора Васе приучаться ходить под воду, начинать работать. Тот краткосрочный из-за войны этап учебы в водолазной школе практически ничего Васе не дал. Водолаз становится водолазом при постоянной тренировке, при постоянных спусках под воду. В школе спусков на грунт было очень мало. И после прибытия на Север Вася еще ни разу не надевал скафандр. Да и Суптеля жалел его — успеет еще наработаться.