«Какаду» - [39]

— Да. Но это им вовсе не помешает снова начать драку, как только речь зайдет о власти в стране…

— Но они же должны понять, что у них нет никаких шансов…

— Правильно. На сей раз шансы только у нас. Но не забывай, что и ставка очень велика и найдется немало таких голубчиков, которые не захотят согласиться с новым положением вещей. Они сделают все, чтобы воцарилась полная анархия…

— Это глупо.

— Что?

— Глупо погибнуть после того, как сумел уцелеть в этом аду и дождался свободы…

— Для многих людей слово «свобода» имеет совсем другое значение…

— Ты прав, — сказал я. — Это верно. Как видно, еще немало воды утечет, прежде чем я снова смогу взять в руки клеть, краски и вернуться к своим полотнам…

Монтер положил мне руку на плечо.

— Нет, Хмурый, — произнес он сердечно. — Теперь ты будешь только рисовать. В штабе принято решение, что это последняя операция с твоим участием…

— Ты что, с ума сошел?! — рванулся я. — Что ты мелешь, приятель? Неужели ты действительно думаешь, что я буду спокойно сидеть на заднице и смотреть, как вас всех перебьют?

— И тем не менее, Хмурый. Ты будешь теперь только рисовать…

— Черта с два!

— Пока плакаты, — сказал, улыбаясь, Монтер. — Смекаешь? Нам нужны будут хорошие плакаты и рисунки для газет, а потом, когда в стране наконец наступит спокойствие и порядок, ты сможешь спокойно рисовать пейзажи, натюрморты, портреты друзей…

— Ладно, Монтер. Но ведь эту работенку с успехом могут отмахать и те, кто никогда не держал в руках оружия и не умеет им пользоваться, верно?

Монтер покачал головой.

— Нет дружище. Ты не прав. Не прав по двум причинам. Во-первых, работу, которую мы тебе вскоре поручим, нельзя просто отмахать, уж слишком большое она будет иметь для нас значение, а, во-вторых, хорошо делать ее могут только люди, которые сами активно участвуют в нашем движении.

— К черту плакаты!

— Ну вот, наконец-то, дружище, мы нашли общий язык, — засмеялся Монтер. — Впрочем, я никогда не сомневался, что с тобой можно договориться…

— Отвяжись от меня, старина!

Монтер рассмеялся, его ребята, молча прислушивавшиеся к нашему разговору, тоже заулыбались. В комнату вошел Грегори, неся шесть стаканов чаю и сахарницу, наполненную до краев самым настоящим сахаром. Я взглянул на часы: было уже двадцать пять минут седьмого, время летело неимоверно быстро, с каждой минутой приближая нас к важнейшему моменту этого дня; и я подумал о том, что круг дел постепенно замыкается, а на мою долю осталось только четыре часа. Если мне не удастся преодолеть этот хилый барьер времени — значит всему конец. Сегодня в последний раз мне поручали опасный груз, и я обязан был сделать все, чтобы в назначенное время он был доставлен на место. Я твердо знал, что его ждут, но ничего не знал о том, как могут развернуться дальнейшие события. Всего четыре часа, но за это время могло произойти многое. Я хорошо помнил сочельник прошлого года, когда пережил самое удивительное приключение в моей жизни, но такое может случиться только раз в жизни, а сейчас я готов был к самому худшему.

Я был совершенно хладнокровен и уверен в себе, в душе не оставалось и тени сомнений. Должно быть, в этот вечер со мной и в самом деле что-то произошло — нечто такое, чего я и сам не сумел бы определить. Мною овладело какое-то особое спокойствие, и я почувствовал себя необыкновенно счастливым: до сих пор я слишком часто давал волю воображению, тем смутным и едва осознанным мечтам, которые отнимали у меня почти все силы. Не раз я пытался положить этому конец, но мне почти никогда не удавалось достичь такого душевного равновесия, как сейчас. Все это, впрочем, произошло как бы само собой, помимо моей воли. Впервые за много лет я действительно был доволен собою.

У меня появилось ощущение свободы, радостного возбуждения и внутренней дерзости. Я любил рискованную игру, но с самого ее начала бывал страшно возбужден, и меня трясло как в лихорадке; наверно, поэтому игра никогда не приносила мне истинного удовлетворения, даже выигрывая, я не испытывал истинной радости, но на этот раз все было по-другому, наконец все было так, как должно быть. Впервые за много лет я отправлялся в путь готовый не только к любым, самым неожиданным событиям, но и к любым, самым тяжелым испытаниям, которые помогли бы мне полностью освободиться от неверия в себя, и я подумал, что на этот раз мой самый верный и надежный друг — друг, на которого я обычно рассчитывал больше всего, сейчас, пожалуй, мне уже не нужен. Если хочешь проверить все до конца, убедиться, на что ты способен в действительности, если стремишься доказать самому себе, что ты свободен — полностью свободен, эта маленькая, величиной с горошину ампула с цианистым калием становится балластом, от которого нужно как можно скорее избавиться. Теперь уже мою судьбу не будет решать маленькая стеклянная ампула. Я пришел к выводу, что если мне придется умереть под пытками, я погибну либо с ясным сознанием собственного краха — если они сломают меня и уничтожат мое человеческое достоинство, — либо с сознанием полной независимости человека, над которым никто не властен.