Как жизнь, Семен? - [8]

— Пойде-е-м в другой дом.

— Нельзя, Танечка. Видишь, Толька пришел, мне в школу надо.

Она протягивает руку к колбасе. Колбасу Толька поспешно прячет за спину. Но тут же, устыдившись своей жадности, отламывает кусок. Таня берет колбасу обеими руками.

— Это зачем? — упрекаю я ее. — Бяка, тебе нельзя.

— Колбаса бяка? — недоверчиво переспрашивает она и задумывается. Потом они с Толькой садятся прямо на пол и оба аппетитно завтракают. Меня угостить Толька не догадался.

— Сейчас пойдем к бабушке Анне. Она тебе сказку расскажет, — начинаю я подготавливать сестренку, а то такой рев устроит, хоть уши затыкай.

— Длинную сказку?

— Самую длинную, какая бывает.

— А какая бывает?

Вопросам ее нет конца. Но вот готово. Таня одета. Мы идем к бабушке Анне и застаем ее очень расстроенной. С самого утра над ней подшутил дядя Ваня Филосопов.

— Хуже, чем подшутил, посмеялся над старухой, — с обидой говорит бабушка Анна.

Он заявился к ней невыспавшийся, с распухшей щекой и сказал, чтобы она ровно через десять минут была у него. Бабушка Анна удивилась и стала спрашивать, что такое случилось и почему надо придти ровно через десять минут. На это дядя Ваня ответил, что любопытство не порок, а большое свинство.

И вот ровно через десять минут, снедаемая любопытством, она бежит к дяде Ване, рывком открывает дверь — и на нее обрушивается залп всевозможных ругательств.

— Старая кочерга! — кричит дядя Ваня. — Что, вежливость твою корова языком слизнула? Добрые люди сначала постучатся — и входят. А из тебя серость пошехонская наружу прет. Не видишь, я тут эксперимент произвожу?!

Он сидит на стуле перед дверью, держится рукой за щеку и раскачивается от боли. А на суровой нитке, привязанной к дверной скобке, болтается почерневший коренной зуб. Дядя Ваня надумал, как избавиться от больного зуба. Самому вырвать духу не хватило. Он привязал к скобе, бабушка Анна рванула дверь, и все получилось как бы не нарочно.

Дядя Ваня хоть и ругается, но по глазам видно, что «эксперимент» удался как нельзя лучше.

— Уж такой шутник — не приведи господь, — сокрушенно сообщает бабушка Анна. Потом, вспомнив, зачем мы пришли, торопливо говорит:

— Посижу с Танюшкой, как не посидеть. А вот уж уйду на пенсию, все время буду ее к себе забирать — и мне веселее. А сейчас я во вторую смену. Придешь, чай, к этому времени, не забудешь?

— Не забуду. Уроки кончатся — я мигом.

Бабушка Анна одобрительно смотрит на меня, она тоже чувствует, что я хозяин, все на мне теперь.

— Значит, ушла, сердечная, — говорит она о Вере и, указывая на Тольку, продолжает льстиво: — Его отца надо благодарить, на хорошее место устроил. Ткачи больше зарабатывают.

То, о чем говорит бабушка Анна, похоже на правду. Ни за что бы Вере не попасть в ткацкий цех, не будь там Алексея Ивановича. Рабочие туда не требовались, а Вера тем более: ей еще пока нет восемнадцати лет и по закону она не имеет права работать в ночную смену. Таких, как она, считают невыгодными работниками и берут неохотно, потому что им надо создавать особые условия. Но Алексей Иванович сказал Вере:

— Закон что телеграфный столб: перепрыгнуть нельзя, а обойти можно. Так что приходи без всяких…

И теперь Вера будет работать как все. Она очень довольна и говорит, что покажет себя, вот чуток пообвыкнет.

— Верно — его собираются выдвинуть кандидатом? — спрашивает Тольку бабушка Анна.

Тот пожимает плечами, ему ничего не известно.

— Уж такой подходящий — строгий и уважительный. Справедливости ему не занимать, — продолжает она льстить, не обращая внимания на то, что Толька смущается.

Раз бабушка Анна слышала, можно не сомневаться, что так и есть — быть Алексею Ивановичу кандидатом. Она дотошная до новостей. Правда, и впросак попадает, как, например, с диким человеком.

Мы оставляем Таню и идем в школу. Мороз щиплет щеки, скрипит под ногами снег. Чтобы согреться, катаемся по гладкой, раскатистой дороге. Здесь-то я не хозяин, солидность мне ни к чему.

В этот день я дежурный по классу.

На первой перемене только открыл форточки и собрался протереть доску тряпкой, в дверь просунулась мальчишечья круглая мордашка с челочкой на широком лбу и пропищала:

— Можно вас спросить?

— Попробуй, — отозвался я.

— Скажите, пожалуйста, вы будете Сема Коротков?

— Угу, — подтвердил я, начиная догадываться, в чем дело. — Заходи давай. Ты один?

— Не… мы все.

Мальчуган шагнул от двери и следом за ним, толкаясь, еще четверо, все такие же круглоголовые, с любопытными глазами. «Три мальчика, две девочки из первого „б“ класса, — вспомнил я, что говорил Лева Володской. — Народ куда как замечательный: то покажи, это сделай».

— Что же вам показать? — озабоченно спросил я.

Они переглянулись и засмеялись.

«Видали! — рассерженно подумал я. — Еще насмехаются!».

Я совсем не знал, как с ними быть.

— Может, вам чего-нибудь сделать?

Первоклашки сразу оживились, глазенки у них заблестели.

— Ага, сделать, — Сказал тот, что заглядывал в дверь. — Флажки на парту сделать.

— Это еще зачем?

Ребятишки опять переглянулись и уставились на меня явно неодобрительно: экий, мол, ты недотепа.

— Мы играем. Нет троек — флажок на парте; получил когда — спрятывай обратно, ставить нельзя, пока четверку не дадут.