Как запело дерево - [36]

В лодке у нас есть корзины для омаров, сеть для ловли крабов и всевозможной рыбы, удочки для окуня и мерлана, удочки для плоских рыб: морских языков, лиманд и скатов.

Крабов ловят в июне и в июле.

Окунь и мерлан ловятся почти круглый год, дорада — с августа, а барабулька — в октябре.

С конца июня по сентябрь дедушка ловит омаров, с 15 сентября наступает очередь креветок, но не просто креветок, а больших, толстых, тех, что называют «розовыми букетами». Таких креветок ловят специальными корзинами густого плетения, куда кладут приманки — кусочки зеленых крабов, насаженные на прутья.

Ловить этих крабов — моя обязанность. Я знаю разные приемы, как вытащить сразу побольше, но об этом в другой раз. Сейчас мне некогда, да и к тому же, как говорит месье Фюстек, мы уклоняемся от темы. А вообще, конечно, я еще многого не умею, но я смотрю на дедушку и учусь…

Ну вот, теперь, кажется все. То, что я собираюсь рассказать, было бы неинтересно, если бы вы ничего не знали о моем городке, моей семье, о нашей бухте и островах. Я люблю наш маленький Порт-Блан, мне здесь нравится. А о дедушке я так много рассказал потому, что мы с ним никогда не расстаемся, за исключением школы, конечно, да и туда он частенько меня провожает.

Ну и напоследок я рассказал вам о нашем «Пенн-дю». Это не случайно. Все началось как раз на борту «Пенн-дю», когда мы с дедушкой были футах в ста от западного мыса Рузика.

Да, тогда-то и началась наша с Пик-Квиком дружба.

Рузик называют еще островом Птиц. Если плыть от Порт-Блана на северо-запад, Рузик — второй из семи островов. На Рузике заповедник морских птиц, и приставать к берегу там запрещено. На «Пенн-дю» можно дойти до острова за час. Если вы подходите к нему с восточного берега, то примерно за милю вам видится скала, как будто покрытая белыми ромашками. Все сначала думают, что там цветы, но на самом деле это птицы. Там сидят тысячи чаек, глупышей, крачек, поморников, тупиков и кайр.

У каждой стаи свое место, и горе тому несчастному, кто отважится перейти границы своих владений. Ему зададут такую трепку, что он вынужден будет отступить.

Вот уже два года, как глупышей становится все больше и больше. Из-за них часть чаек переселилась на другой остров.

Дедушка — а он наблюдает за птицами — говорит, что между чайками и глупышами происходят настоящие схватки.

— Понимаешь, малыш, чайки жили здесь издавна, им не хотелось уступать место. Их можно понять. Представь, что тебя стали бы выгонять из дому. Ты бы сопротивлялся, а?

— Еще бы! Да мы бы все сопротивлялись, даже полицию позвали бы.

— У птиц нет полиции, у них действует право сильного. Глупышей прилетело так много, что чайкам в конце концов пришлось собрать пожитки и переселиться на Боно. (Боно — это соседний остров.)

Дедушка озабоченно покачал головой:

— Поморники пока держатся, но дойдет и до них очередь. Глупыши займут весь остров, помяни мое слово.

Правда, глупыши самые большие и красивые птицы на Рузике. У них крылья метра два в размахе, а посмотрели бы вы, как они летят, словно косые паруса-кливеры, а шею с мощным клювом вытягивают вперед. Но особенно хороши они, когда заметят косяк рыбы и с высоты сорока — тридцати метров сотнями стремительно бросаются вниз. На это стоит посмотреть. Глупыши сыплются с неба дождем и пронзают воду, словно стрелы.

— А как они ныряют, Льомик! Могут уйти на двадцать метров в глубину и никогда не упустят добычи. В охоте с ними разве что бакланы сравнятся.

Мне нравятся глупыши. Они живут, полагаясь только на себя, и отважно охотятся. А поморников и чаек я не люблю. Эти попрошайки вечно крутятся вокруг лодки; стоит только отвернуться, как они выхватывают рыбу из корзины и удирают, как воришки.

Ну а тупик — самая забавная птица. Посмотришь на него — просто умора: черный толстый клюв, а под глазами белые с красным мешки, как будто ему кто-то фонарей наставил. В воде тупики вертятся как волчки: ныряют, кувыркаются назад — прямо клоуны!

Ну вот, опять я заболтался, а пора бы и до Пик-Квика добраться.

Итак, «Пенн-дю» шел в ста футах от Рузика. Стоял нестерпимый гам.

Глупыши все время кидались вниз, а чайки кричали, будто глухие. Все шумели, галдели, словно ругались друг с другом, хлопали крыльями и дрались.

«Ну и глотки у этих чаек! — подумал я про себя. — Вот уж где не поспишь, так это на Рузике».

Я сидел у руля, а дедушка ловил омаров.

И вдруг: «Пик-квик! Пик-квик!»

Птица с черной головой, черной спинкой и белым животом плыла за «Пенн-дю», хлопала короткими крыльями и кричала: «Пик-квик! Пик-квик!»

Я решил, что это пингвиненок. Он щелкал клювом, будто просил о помощи, и метался вокруг лодки, не решаясь отплыть от нее.

— Дедушка, этот пингвин, наверное, ранен.

— Это не пингвин, Льомик, а кайра.

Дедушка спокойно погрузил корзину в воду, я запустил мотор, и только потом он перегнулся через борт и стал разглядывать птенца: тот рвался вперед, орудуя крыльями, как веслами.

— Да не ранен этот Пик-Квик. Он совсем еще маленький, родился в этом году. Наверное, упал со скалы и потерялся.

«Пик-квик! Пик-квик!»

Птенец, казалось, выбивался из сил. Временами он заваливался на бок, исчезал в волнах и тут же, как пробка, выскакивал на поверхность. Он цеплялся за нас, как утопающий за спасательный круг. Почему — не знаю, может быть, на его птичий взгляд, «Пенн-дю» был похож на утес.