Как я преподавал в Америке - [100]

Ворчу. Консерватор. Ретроград. Как и естественно это в старости. Как человек Восемнадцатого века — в Девятнадцатом, романтическом. А я уж — классик, архаист.

Да, с травмой уеду отсюда: лица американских комментаторов, быстрой скороговоркой сообщающих о конце Советского Союза, с их светлыми улыбками беспроблемных, марсиански технических существ, — над милым, родным покойником: глупым, архаическим, старомодным зверем… Да — и надо мной. Только не «Равнодушная Природа» у твоего «гробового входа» (та хоть «красою вечною сиять» может), а роботы…

И теперь — эти диктуют. И профи американских университетов: Присциллы и Эпштейны, и Майклы — законодатели. Раньше хоть приезжали в СССР как в силу и субстанцию и там с почтением искали встреч с писателями в успехе или с писателями в подполье — все имели смысл и дух, и интерес. А теперь — мы богадельня, толпа нищих и каша. А лучшие из наших — вроде меня — только и мечтают, чтобы их пригласили сюда лекции читать или на конференции и издали хоть что-то по-английски пискнуть о себе. И Буш хвалит Горбачева как человека, кто проложил дорогу к победе Свободы и Демократии, общемировых ценностей (читай — «американских»). Лицо уверенное — в своих истинах: что ихнее — абсолютно и всем хорошо…

Да, ты уж только в стиле РЕТРО — если когда-нибудь вылезешь в культуру-печать.

Однако ж говорят тебе: жизнь идет, история, молодые, новое! Назад не вернешь и зачем?

Все правильно. И надо бы отрезать «я» свое и забыть про писания = детей своих — и засуществовать новым, открытым, вневременным… Как и научает христианство: не роптать, радоваться, принимать. И не влагать душу в суетные произведения времени — как ты, увы, уже вложил: всю силу и жизнь свою — в никчемное уже?.. Вот что гложет… Коли б забвение нашло на меня и нашло меня! Стать блаженненьким. Но таковой же — не строитель, а на помощь других рассчитывает, нянька нужна. И так тебе уж скоро — старику, в немощи, понадобится услуга…

Вот что не дает отрезать прошлое и открыться новому: зубы порченые, глаз ослепший, рука сохнущая. Как память и грех — твоя плоть пожившая. И душа — источенная.

Обломки старых поколений! Вы, пережившие свой век, Как ваших жалоб, ваших пеней Неправый — праведен упрек!

Это Тютчев — уже про меня сказывает. Не слышал это так лично раньше, а к кому-то другому относящееся…

Вот уж предвижу — как собицаемся, прежние антагонисты по идеологической борьбе: партийный идеолог, Кожинов-славяно- фил, кагэбэшник какой, и я — и вспоминаем с умилением прошедшую эпоху… А впрочем, что ты так унываешь, вляпался в вескость? Твое ж дело — тенью промелькнуть: поверх иль в глубине, не затрагиваясь водами преходящего и текущего момента. Что же ты так низко падаешь ныне? Заволновался. Парение свое предаешь. Неотмирность.

Я — не рыночен! — горжусь! Но — и страдаю, что не проникну туда. И втайне жду, надеюсь, что придет время, когда мое нерыночное станет новым словом и бестселлером — на рынке и модным, и расхватываемым…

Камень преткновения

27.12.91. 2 ночи — экзистенциальный момент — используй — бессонница! Редкость ведь у тебя в жизненном хозяйстве. А все от того, что дал Суконикам читать свой взрывчатый текст — про «Еврейство». И всё: взволнованы, не могут вынести, допрашивают: «Ты что, действительно считаешь, что евреи пахнут? Есть приличия, и я такому бы указала на дверь!» — побледнев, Инна, в час ночи, прочитав слова Св., вспомнившей, что студент один издавал какой-то запах.

Как все дороги ведут в Рим, так все разговоры в еврейской среде приведут к еврейству и антисемитизму. Ходили мы в гости к Жене Беркович, кто Диму пригрела и была ему матерью тут. О разном говорили, но в конце сцепились они с Аликом про комментаторшу по теле о сексе — Доктор Руф, маленькая кар- лица-еврейка. Алик рассказал, как о ней — любя и добродушно негры и желтые высказываются, а Женя узрела негритянский антисемитизм в этом. Ведь лет двадцать назад они вместе боролись за гражданские права, и евреи-демократы поддерживали Мартина Кинга. Но когда движение победило и все уравнены в правах, евреи стали притормаживать продвижение негров наверх. «Права дали, а власти — нет». И в неграх назревает злоба. Евреи, правящие тут общественным мнением через масс- медиа, приручают меньшинства прочие, давая им привилегии и квоты в колледжи и на службы. Но так понижается общий уровень — к энтропии, — объяснил мне потом Алик.

Но какая реакция — на «запах»! Юз тоже, когда прочитал, это помнил и сказал, что-то вроде: «Чтоб не говорили, что евреи пахнут». Как раздули это мизерное место в моем 700-странич- ном тексте!

— Нет, ты скажи! — Алик мне, — ты действительно так считаешь?

— Да какое «считание»! Это эпизод-кирпичик в соборе моем! Что ты придрался? Это ложится в рассуждение о минус-Космосе; теория, при чем тут отнесение к человеку?

— И не ново это, общее место в антисемитизме. И у Толстого об этом.

— Да не знаю я этого. Не читал. Что знаю и читал — там видны эти тексты.

Неужели дружба погорит на этом «запахе»? А что? Как раз из- за таких невыносимых мелочей рушились у тебя, экспериментатора безоглядного, — отношения. И когда Лариса Яковлевна подглядела какой-то текст. И Светлана: когда в Щитове запись про то, как я шел с косой с Настей и мелькнул бесов соблазн, — они бежали от изверга. А и сейчас, когда стояли с Сукоником в метро и электричка подходила, мелькнуло бесовское: «А толкани!» — и я тут же от него и от края отошел. Но ведь мелькнуло же! Как и мелькали о самоубийстве мысли: с этажа броситься, с моста — всю жизнь нет да нет, а вспыхнут!..