Как я преподавал в Америке - [98]

Еще — длительность музыкального события. Ныне — короткие, рваные блоки, гипнотически повторяющиеся и с шумом. Там — мир и жизнь в себе, событие.

А в отличие от длительности джаза и его потока импровизации — там форма, структура, архитектоника, организующая эту длительность.

Вчера сочельник был — канун «Кристмас», Рождества. Повела Инна Суконик в храм Св. Томаса: там была литургия — и Бриттена сочинение на Рождественские песнопения. Текст раздается, все знают и поют. А заводит — хор мальчиков и орган и проповедник. Даже с юмором байку какую-то рассказал. Ведь детский же праздник: все — как дети!

Рядом со мной певица Франческа, Инны напарница по концертированию: сопрано прекрасным пела — я аж прослезился от восхищения красотой. Умилился. И все же какой-то твердый, жесткий комок в душе, во мне, не растопляемый, — «я» своего: как шарик планеты какой, с чем я связан и забыть не могу и отдаться, растопиться, радоваться простодушно!

— О, если б «я» свое забыть! — возопил Инне, когда водила по ущельям Манхэттена, которые — в огнях и елках и толпах веселящихся.

— Тебе бы Алик ДАЛ — за такое поползновение: бремя «я» скинуть! — она.

— Да, растопиться тянет, истаять. А он — за мужество трагедии: пусть страдание расковыривает твое «я» — терпи, ибо это твой главный инструмент бытия и признак… И потом он, прочитав мою лекцию, сказал:

— Ты убегаешь от трагедии — в восхищение. Я же — в ней. Да и Светлана — про «Преодоление трагедии» (название ее книги).

— Ну, Алик тоже убегает — в увлечения, — Инна его выдала. — То фотографией, то увлечен черными…

— Ну да: как Паскаль про divertissements (отвлечения) — как способ убегания от лицезрения двух бездн.

КОМОК «Я» = ОСАДОК НЕРАСТВОРИМЫЙ

Да, этот комок «я» — трудно растворимый… Ощущаю его, вижу — как тот коричневый липкий сгусток, что остается, когда в «политуру шеллачную» № 13 бросают горсть соли и взбалтывают: она превращается в спирт, из желтой — в относительно прозрачную, а желтизна собирается в липкий, коричневый комок- осадок, нерастворимый в бутылке.

Это я — зимой 1967 года на две недели в Коломну поехал: проветрить мозги, поработать-наняться на физическое что — и попал на овощную базу грузчиком, и там в обед и вечером выпивали так с грузчиками. Закуска — даровая: овощная база ведь! Капуста, огурчики. А бутылка «политуры шеллачной», № 13, помню — стоила 87 копеек. А это почти литр водки — пол-литра спирту (не чистого) — дешевка!

Так вот: это «я» мое — грязно-бурым комком липким в груди ощущал вчера — на детском простодушном празднике Рождества.

А что бы не ликовать простодушно, как в сказке пребывая — чужой страны, чужого города, интересуясь странными обычаями!.. Но захлопываешь себя, уныло озабоченного собою и своим продлением: старость, исчезновение грядущее — тебя и всего твоего делания-писания…

Постыдно — маниакально с этим носиться и только это иметь как свою беду и «трагедию».

Кстати, тут живя полгода уж, в холе и еде и без проблем, — чувствую, как не глубок и беден становится мир моей души и проблем экзистенциальных, решаемых мною. Уплощаюсь и механизируюсь тоже — как «профи».

От того ли это, что ем хорошо-сытно и залит дух плотию тяжелой? При аскезе-тощести духу продышать легче и о себе заявить.

То ли от того, что один я, без жены и детей и интенсивных меж нас отношений? Не к чему тут в себе и прислушиваться-то, ибо нет ближних, что за душу и за живое-ретивое хватают?

Суконик и я

Братствуем — и дифференцируемся. Он нападает кусать идеи религий, философий — как самоуспокоительные человекам во убегание от трагедии. Кусает иудаизм, христианство, самодовольное еврейство — и самодовольное славянофильство. Как Ницше, Кьеркегор: его интонация — бередящая. Кусает — потому что искусан в душе мучениями-метаниями во психее.

Я же не нападаю на идеи и теории и религии, а стараюсь настроиться на них и пережить-понять как позитивные — все. Благие. Ипостаси Истины! Как Душечка — чеховская. Все возлюбить и понять-принять — и «зло», в том числе. Наслажденческое ми- роотношение, без борьбы и бунта. Ласковое теля — я: всех маток сосать норовлю.

Вот Суконик нападает-кусает одни принципы; потом ему стыдно за страсть отстаивания «неправды» — и рвет и выбрасывает написанное — как свои нападки на коммунистическое, комиссарское еврейство в «Вестнике христианской культуры» — в конце 70-х. И говорит: Но Ницше же правду увидел — про христианство!

— Какую «правду»! — я тут. — Больной человек, без семьи и радости, чему мог учить, что он знал? Сам слабый и тщедушный — Сверхчеловека-бестию хищную и бессовестную воспевал, сам весь такой хрупкий и совестный! Мухи не обидящий…

Да, в себе я не нахожу азарта спорить, какие-то регуляторы человечества, общества, ума, культуры — оспаривать, что так любят и на что бросаются, как новое слово и мода. Там «концептуалисты» или «постструктуралисты» — Дерида, рекламно-еба- ный… Перекрыли пути к спокойному, любовному промышлению блага и богатства бытия и духа.

Да, я не ИХ оспаривать, а СЕБЯ ими просвечивать (христианством, умом культуры…) и лечить: я ли им соответствую, а не из себя, из своего комка бурого взвиваться обличать и критиковать что-либо из бытия или идей и культуры.