Как я отыскал Ливингстона - [25]

Розако — пограничная деревня Укуере, а Кинока — северо-западная оконечность Узарамо. Мы вошли в деревню и заняли центральную часть нашими палатками и животными. Начальник деревни принес мне китанде, или квадратную легкую кровать без подзоров, бахромы и всяких других украшений, во очень удобную и комфортабельную. Животные были немедленно разгружены и отведены кормиться, а люди все до единого занялись укладкой багажа на случай дождя, который во время мазики всегда бывает очень силен и может причинить страшный вред.

Между опытами, которые я хотел сделать в Африке, был опыт с действием хорошей сторожевой собаки на некоторых бесцеремонных людей, которые непременно хотели войти в мою палатку в непоказанный час в портили драгоценные предметы. Но особенно хотелось мне посмотреть, какое впечатление произведет ее лай на могущественных вагого, которые, по словам некоторых арабов, приотворяли дверь палатки и входили к нам, не спросясь, желаем ли мы этого; они смеялись над страхом, который они нам внушают и говорили вам: «Хихи, белый человек, я никогда не видал раньше похожего на вас; много ли таких людей как вы? Откуда вы пришли?» Точно так же они брали в руки ваши карманные часы и начинали вас расспрашивать с радостным любопытством: «что это такое, белый человек?» Вы отвечали как можно скорей, что это служит вам, чтобы показывать часы и минуты. Но вагога, гордый своею храбростью и более невежественный чем животное, отвечал с громким хохотом: «о, вы чудак!» или «будьте прокляты за ложь!» Я думал о сторожевой собаке и достал себе отличную в Бомбее, не только ради ее верного товарищества, но и для того чтобы прогонять подобных молодцов.

Вскоре после нашего прибытия в Розако, собака, которую звали Омар, в честь ее турецкого происхождения, исчезла. Она ушла от солдат во время бури и с тех пор не возвращалась. Я послал назад в Кикока Мабруки Буртона, чтобы отыскать ее. На следующее утро, когда мы хотели уже оставлять Розако, верный товарищ возвратился вместе с потерянной собакой, которую он нашел в Кикока.

Перед нашим отъездом на следующее утро Маганга, начальник четвертого каравана, явился ко мне с печальным известием, что трое из его пагасисов больны, и просил меня дать ему немного «dowa» — лекарства. Хотя я не был доктором и не имел никаких сведений в этой профессии, однако всегда носил при себе хорошо снабженную аптечку, без нее не может обойтись ни один путешественник в Африке, она необходима именно для таких случаев, как происшедший теперь со мной. Посетив больных людей Маганга, я нашел, что один страдает воспалением легких, другой мукунгуру (африканская перемежающаяся лихорадка), третий венерической болезнью. Все трое воображали, что умрут и громко кричали: «мама, мама», хотя и были взрослыми людьми. Очевидно, четвертый караван не мог тронуться вместе с нами, и потому, взяв слово с Маганга догнать нас как можно скорее, я отдал приказание выступить одному нашему каравану.

Все места, по которым мы проходили, были совершенно необработаны, за исключением местностей, расположенных около деревень. Страна, простирающаяся между нашими станциями, была так же пустынна, как Сахара, хотя имела более приятный вид. В самом деле, если бы первый человек во времена творения взглянул на мир и заметил красоту места этой части Африки, он не стал бы сожалеть. В густых рощицах, расположенных подобно островкам среди моря зеленой травы, он нашел бы себе убежище от полуденного жара и верное пристанище для себя и жены на время страшной ночи. Утром он мог бы пойти на покатый луг наслаждаться его свежестью и вымыться в одном из многочисленных маленьких источников, протекающих у его ног. Его фруктовый сад дал бы ему все, что нужно; вокруг лежат густые и прохладные леса, а в их чаще можно найти сколько хочешь животных. Каждый день можно пройти по всем направлениям к северу, югу, востоку и западу, и повсюду встретишь ту же самую картину.

Как ни сильно хотелось мне прийти скорее в Унианиембэ, но страшное беспокойство за судьбу моего имущества, доверенного четвертому каравану, постоянно мучило меня. Когда я прошел 9 миль, оно достигло такой силы, что я велел остановиться. Место, выбранное для стоянки, было около длинного ручья, очень многоводного во время больших дождей, так как в него стекает вода из двух больших возвышенностей. Едва мы успели расположиться, построить бому, т.е. ограду из колючих акаций и других деревьев, поставив их вокруг нашего лагеря, и пустить пастись животных, как наше внимание было привлечено огромным количеством и разнообразием насекомых, которые некоторое время составляли для нас предмет страшного беспокойства, рассеявшегося только после внимательного исследования различных видов.

Охота, устроенная мною за различными видами, была очень интересна, и я расскажу о ней здесь, так как она этого достойна. Я исследовал насекомых с целью определить, не было ли между ними рода Glossina morsitans натуралистов или цеце (называемую тзетце) Ливингстона, Буртона, Куминга и Кирка, укушение которой по их словам, смертельно для лошадей. Я хотел спасти моих двух лошадей, но доктор Кирк с энтузиазмом и уверенностью предсказал им верную смерть от цеце, которая, по его словам, сильно распространена в местности к западу от Багамойо. До этого времени я, пробыв около двух месяцев в восточной Африке, не видал еще цеце, и мои лошади, вместо того чтобы худеть, что составляет один из симптомов укушения цеце, напротив того сильно поправились. В мою палатку старались проникнуть три различных породы мух, которые согласно пели хором: одна изображала из себя бассо профондо, другая — тенор, третья — слабый контральто. Первый голос принадлежал прожорливой и яростной мухе, длиною в дюйм, и удивительно кровожадной.