Как я отыскал Ливингстона - [164]

Далее привожу выписки из моего дневника.

Января 20-го 1872 г. Сегодня была стоянка. Отправившись на охоту, я увидел стадо из одиннадцати жираф. Перейдя ручей Мпоква, я подкрался к одному из них на 150 ярдов и выстрелил; но хотя я и ранил животное, но не мог его повалить, как ни желал я иметь шкуру жирафа.

После полудня я отправился в восточном направлении от селения и набрел на стадо из шести жирафов. Я ранил одного из них, но несмотря на все мои усилия, мне не удалось его остановить.

Что это за замечательные создания! Как прекрасны их большие прозрачные глаза! Я готов поклясться, что оба мои выстрела были удачны, но жирафы удалились плавною поступью, подобно клиперу, снимающемуся с якоря. Во время бега движения их имели что-то неловкое, походившее на кривляния индийского naut'ch'a или фиванской танцовщицы — все туловище и даже хвост, с его длинною прядью черных волос, приняли какое-то волнообразное, неровное движение.

Доктор, умевший утешить пылкого, но огорченного неудачей, молодого охотника, приписал мой неуспех свинцовым пулям, которые, по его мнению, не могли пробить толстые покровы жираф, и советовал мне растопить мои цинковые манерки и сплавить их со свинцом. Не в первый уже раз я приходил к убеждению, что доктор прекрасный товарищ в путешествии; никто не умел так как он утешить человека в неудаче — никто не умел так поднять человека в его собственных глазах. Если мне удавалось убить зебру, то его друг Освел — южно-африканский охотник — и он сам утверждали всегда, что мясо зебры — самое вкусное в Африке. Убивал я буйвола, Ливингстон утверждал, что я подстрелил весьма редкий экземпляр, рога которого стоит взять с собою на родину; и как жирен буйвол! Если я возвращался с пустыми руками, то он утешал меня тем, что дичь была слишком пуглива, или ее встревожили люди своим шумом, а разве можно подкрасться к встревоженному животному? Словом, он был драгоценный спутник, и так как я знал его правдивость, то гордился его похвалой в случае успеха и легко утешался в случае неудачи.

XLIII. Сюрприз.

Ибрагим, старый пагасис, который был так огорчен, когда в Укавенди разбил свою старую тыкву, перед отъездом из Уджиджи променял свой холст на невольника из Маниуэмы; его звали «Улименго», что значит «мир». Когда мы шли в Мпокву, Улименго скрылся вместе со всею собственностию своего хозяина, состоявшей из нескольких доти холста и мешка с солью, которые он хотел продать в Унианиембэ. Ибрагим был неутешен и каждый день жаловался на свою потерю, и притом таким отчаянным голосом, что люди встречали его жалобы смехом, а не сочувствием. Я спросил его, зачем он купил невольника и отчего потом не кормил его? На это он с сердцем отвечал: «Разве он не был мой невольник? Разве холст, за который я его купил, не принадлежал мне? Разве я не могу купить на мой холст что мне угодно? Как вы можете так говорить?»

В этот вечер Ибрагим был обрадован возвращением Улименго вместе с солью и холстом; одноглазый старик плясал от радости и поспешал сообщить мне приятную весть. «Посмотрите-ка, „Мир“ пришел назад! Право! С ним также моя соль и холст. Право!». Я посоветовал ему лучше кормить невольника на будущее время, так как он имеет такую же потребность в пище как и его хозяин.

От 10 часов пополудни до полуночи доктор производил наблюдения над звездою Canopus, на основании которой он определил положение Мпоквы, округа Утантанда, Укононго, под 6° 18' 40'' южной широты. На моей карте она была показана под 6°15' южной широты; следовательно наши вычисления разнились не много.

На следующий день у нас была стоянка. Ноги доктора до того были воспалены и изранены, что он не мог носить башмаков. Я тоже сильно натер себе пятки, и для облегчения движения сделал большие надрезы в башмаках.

Расплавив мои цинковые манерки на пули, я взял с собой мясника и своего оруженосца и направился в красивый парк и равнину, к западу от реки Мпоквы, с похвальным намерением вернуться не иначе как с добычей; не видя ничего на равнине, я перешел ручей и очутился в местности, покрытой высокою травою; там и сям виднелись группы пальм, мимоз и т.п. Отодвинув ветви мимозы, я увидел стадо жирафов и стал подкрадываться к ним по траве, стараясь заслонить свою фигуру высокими, поросшими травою муравейниками, чтобы приблизиться к осторожным животным прежде чем они успеют заметить меня. Благодаря одному из этих странных холмов, мне удалось подойти к жирафам на 175 ярдов, но ползти далее, не обращая на себя внимание, было невозможно — так трава была редка и коротка. Я перевел дыхание, отер вспотевший лоб и на минутку присел; мои черные спутники тоже еле дышали от утомительной ходьбы на четвереньках и под влиянием надежд, возбужденных близким присутствием царской дичи. Я осмотрел патроны, затем встал, прицелился, снова опустил ружье, потом опять поднял его и — опустил. В это время один из жирафов сделал пол оборота; я в последний раз поднял ружье, быстро прицелился, стараясь попасть в сердце, и выстрелил. Животное покачнулось, потом сделало короткий прыжок; но из раны брызнула толстой струей кровь, и жираф упал, не пройдя и 200 ярдов; я мог подойти к нему на двадцать ярдов и окончательно подложил его на месте пулею в голову.